Поцелуй у ног богини - Александра Нарин
Сердце матери стучит громко и быстро. Если замолчат дороги и люди, перестанет шелестеть листва, вы услышите – оно грохочет на весь субконтинент. Мумтаз, которая сроду не выбиралась дальше молочной лавки за рынком, собрала свои сари, серёжки, похожие на маленькие храмы, и едет теперь ко мне.
Я рассечён на полосы света, изранен рельсами и изрыт ходами. Я раскалываюсь на куски, мечусь как в лихорадке. На мне ноют воспалённые лимфоузлы тайнодеяний. Миллионы ног наступают на них, и ночь не приносит мне утешения.
Я рассыпаюсь на семь островов: Бомбей, Парел, Мазгаон, Ворли, Махим, Колабу и Остров Старухи. Трещины бегут по моему телу, они превращаются в провалы и заливы. В первые же мгновения уйдут под воду прибрежные деревушки рыбацкого народа коли, рассыплется в труху хижина, в которой Амир уронил голову в руки, а по стенам носятся чёрные ящерицы.
Ночь во Дворце
Полночь в пекарне на углу,
Пока выпекают хлеб,
Я пью один, передо мной
Тарелка с остывшим мясом.
Все друзья мигрировали в пучину.
ДЕЛИП ЧИТРЕ, «ПОЛНОЧЬ В ПЕКАРНЕ НА УГЛУ»
Из каждой поры на его лице вытекали струи пота. Амир сказал:
– Остались только я и Гоувинд, – он уселся на нары, положил лицо, покрытое солёными ручьями, в тонкие длинные руки. – Не понимаю, как такое могло произойти. Мария, дай мне, пожалуйста, сигареты.
– Тут только две. Хочешь, я схожу в магазин? – сказала она, её зубы стучали от страха.
– Поздно уже тебе ходить. Я сам пойду. Зайду к Гоувинду, поговорю с ним. Здесь что-то не так, Мария, что-то не то.
– Амир, он ни за что не сможет быть Баджи-рао. Он никогда не бывает похожим на воина. Он же подросток, смешной мальчик, – голос Марии срывался.
– На сцене он совсем другой, понимаешь. Он старательно учился, внимательно всё записывал. Вечно тренировался, пока мы с Азифом пиво пили. У него всегда получалось. Он хорошо считывает разных людей.
Всё вокруг колебалось тоненьким движением. Плотоядная луна тянула глазами старые кварталы Версовы. Амир пошёл в узких проулках, прячась от взгляда луны. На дороге светились брошенные пакеты и обёртки из газет. Гнёздами гигантских птиц торчали на фоне неба спутанные провода.
Квартира на последнем этаже Дворца Ашриты стала грязной и липкой без их с Марией заботы. Из пепельниц сыпались окурки, на полу у входа скопились бутылки, из горлышек лакомились муравьиные стада. Банановые шкурки, яичная скорлупа и куриные кости прели в прозрачных пакетах на столешнице в кухне. Бутылка виски лежала в мутной воде в раковине, остывая в ожидании случайных гостей. Видно, прошлой ночью до неё не добрались.
Амир чуть было не схватился за тряпку, но тут же вспомнил, что не живёт здесь больше.
– Азиф скоро съезжает к себе в новую квартиру, да и я, надеюсь, тоже, – широко улыбаясь, сказал Гоувинд. – Уберём потом разом перед отъездом.
Отчаяние током пробило всё тело Амира, голову, руки. Он и весь его талант пропадают в нечистотах. Мария, его прекрасная леди, покорно терпит невыносимые для неё тяготы, живёт хуже деревенской далитки. Уличным птицам и то привольней, мышам в норе и то больше радости. Они же, вот, съезжают в лучшую жизнь. Амир стал серым, как мох, а пот всё хлестал из кожи.
Гоувинд знал, почему пришел его давний друг, и хотел поскорей оборвать даже самое начало разговора. Он надеялся, что кто-нибудь заглянет к ним в Ашриту, но Азиф решал чужие проблемы на встрече. Сам он должен был развлекать народ в клубе, но не поехал: напарник попросил заменить его на следующих выходных, а эти предложил отработать за него. Видно, никто не придёт, знают, что их нет дома.
Как назло, никто не придёт в день, когда впервые ему не хочется говорить с Амиром, даже видеть его. Все нити: их будущая свадьба с Муктой, все истории, которые он записал, театр, в котором он играл, кропотливый труд и тысячи репетиций вели его к роли пешвы. Он растерялся от свинцового молчания Амира. Всё ещё улыбаясь, как весёлый мальчишка, сказал, чтобы что-то сказать, и тут же пожалел об этом:
– У меня есть виски и ещё «сорняк», ребята привезли из Ориссы, – он достал из раковины бутылку, опустошил сигарету и забил её сухой измельчённой травой.
Они вышли на балкон, покурили и выпили, но вместо покоя Амира охватила большая тревога, тоска от близкой беды. Виски грело горло и не утоляло жажды. Жажды дышать, жить и любить в счастливом мире. Амир стал пьяным.
– Бхай, брат, я живу со своей женщиной в трущобе, хуже нашей жизни только жизнь на тротуарах. Ты хороший сценарист, хороший актёр, но…
– Бхай, брат, я не могу, – прервал его Гоувинд. Он продолжал улыбаться огромной лягушачьей улыбкой, но под очками уже жили взрослые спокойные глаза. – Поздно уже, брат, пусть они сами разберутся.
Амир смотрел на его улыбку. На экране она будет еще огромней, еще в тысячу раз глупей. Человек с таким ртом не может быть Баджи-рао, пешва только один, один на балконе ночного Дворца, об который бьётся в припадке ночь.
– Брат, иди домой, Мария там одна, – улыбка Гоувинда сомкнулась. Лицо Амира стало ещё серей.
– Ты заплатил взятку, – сказал Амир, махнув рукой в воздух.
– Пойдём в дом, брат, – сказал Гоувинд, и они шагнули назад в липкую комнату. Как же Гоувинд желал, чтоб Амир ушёл, как же хотел вытолкнуть его в тёмный воздух и забыть о нём навсегда.
Бхай, брат
Я обещал тебе эпопею,
А теперь ты ограбил меня.
Ты превратил меня в щебень.
Этот концерт окончен.
ДЕЛИП ЧИТРЕ, «ОДА БОМБЕЮ»
Солнечным бликом мелькнуло в памяти утро на крикетном поле. Тогда они играли в одной команде, и Гоувинд думал: «Этот мусульманин отличный парень. Старается для нас всех, не бегает – летает, зарабатывает раны[45]. Зря отец говорил держаться от них подальше». Это
