Медвежий Яр. Часть 3 - Алёна Берндт
– А Смык? Умер? – моя жажда справедливости не давала мне покоя.
– Умер, – кивнула Шура, – Но не сразу. В сознание он так и не пришёл, прожил около месяца, может чуть больше, я точно не помню. К нему какого-то профессора из столицы привозили – всё же отец-то его при деньгах… Не помогло, видимо. Кстати, Смык-старший, папаша этого Антона, ко мне приезжал, поговорить. Только я так и не поняла, чего хотел-то. То ли прощения попросить, но не похоже было… Свысока так спрашивал, уверена ли я в том, что говорю следствию. Я не стала ему ничего говорить, пожелала здоровья семье и близким, и попросила ко мне не приближаться. Больше не видела никого из них.
– Да… у них это видимо семейное, – покачала я головой, – Сын был уже при смерти, а отец всё никак не мог понять, что сын сам этой дорожкой прошёл, до самого конца. Всё хотел виноватого отыскать. Так, а что же Гена? Ты сказала, тоже умер?
– Умер, – Шура вздохнула, и мне показалось, что его она даже немножечко жалеет, – Вообще, конечно, сложно сказать, кто из них чего заслужил. Вот этот Смык, по-моему, так легко отделался. Ничего не ощущал и помер тихо в больнице. А Геннадию досталось. Сначала вроде бы нормально, на поправку пошёл, но та рана на ноге… Сначала по колено ногу отняли, потом еще выше, но и это не помогло. Где-то около года он так промучился – по больницам, по операциям. Когда мог, приезжал к нам несколько раз, у меня и у мамы моей прощенья просил… А что, наше прощение, что оно изменит, если тебя Господь приговорил. Потом мы с Фёдором к нему в больницу приезжали, его мать попросила – сказала, он уже не встаёт и хочет с нами поговорить. Мы приехали, но поговорить уже не смогли, он уже был на грани, ему препараты кололи… Всё что-то про волков бормотал.
– Раз он, этот Геннадий, такой совестливый стал, – немного ворчливо сказала я Шуре, – То вернул бы всё, что отнял! Автосервис, например!
– Вернул, а как же, – кивнула Шура, – Только там уже почти нечего было возвращать – сервис не работал уже несколько месяцев. Оборудование было выставлено на продажу, но желающих купить не находилось, работников набрать не могли – никто не шёл, а клиенты все разбежались кто куда. Гена вроде бы со Смыком старшим как-то утрясал этот вопрос, потому что мне намекнул однажды, что Смык-старший с этим «провальным проектом», погубившим его сына, связываться не желает, и у него своих забот полно. Гена мне сказал тогда, что история эта стала «слишком уж известной» в определённых кругах, которым лишняя огласка ни к чему. Потому и оставили нас тогда в покое. Ну, и еще потому, что у московского коллеги Фёдора оказались очень полезные знакомства в органах, покруче милиции. Так что, сервис Геннадий мне продал обратно за символическую сумму, я позвала Мещерякова и тот, умница, за год всё наладил более-менее, конечно не на прежнем уровне. Репутация – вещь хрупкая… А сейчас наш Алексей там управляется, всё же это его наследство от отца, так что всё справедливо.
Я задумчиво смотрела, как за окном ветерок ласково играет в ветвях старых яблонь… Яблонь, чья кора помнит еще заботливы руки Архипа Фомича, и смех добродушной Варвары… И Мишу, и Виталия…
Глава 67.
Вечерние сумерки почему-то всегда располагают к долгой беседе. А когда у тебя под боком еще и уютно потрескивают поленья в печи, а над головой чуть покачивается старенький абажур…
– Скажи, Шура, почему ты жалеешь этого Геннадия? По-моему, он заслужил свою участь. Думаю, что они с этим Смыком не только с тобой такое дела проворачивали!
– А я и жалею, и не жалею, – вздохнула Шура, наливая в чашки горячий крепкий чай, – Понимаю, что заслужили… Да и не мне решать, кто насколько виноват из них. Иногда думаю – хорошо, что они тогда на нас споткнулись, а то сколько бы еще дел натворили? Ну и ещё… пошла я как-то маму Лизу встречать, а там отец Дмитрий, батюшка наш. Пока ждала, разговорились… Вот я его и спросила – как же он принимает в храме… вот таких, которые приезжают на машинах, стоимостью как несколько домов у нас в Бобровке. Как выслушивает их исповедь, отпускает грехи… Ведь это всё так….
– Богомерзко? – спросила я тихонько.
– Да… тогда все они казались мне «смыками», без совести и жалости, считающие, что мешком денег можно замолить любой смертный грех. И думала я, что все они достойны смерти, упасть с утёса и не топтать землю… А батюшка мне сказал: «Я, Александра, не могу их не принять. Они не ко мне приходят – к Богу… и кто я такой, чтобы судить, достойны ли они покаяться в стенах этого храма. Я всего лишь слуга Божий, делаю всё, что могу, чтобы и такие, как они к Богу пришли каяться. А уж Господь сам разберёт кому, когда и за что ответ держать. Только вот в том, что с каждого он спросит – в этом я не сомневаюсь, и каждому из них об этом говорю». И меня как-то отпустило… не то, чтобы я простила, наверное, мне это не дано! Я иногда до сих пор думаю, почему эта Настя жива, ведь предала многих, продала и деньгами кровавыми не побрезговала… Но после этого разговора с батюшкой я решила – потерянного не вернуть, сколько бы я себя не ела злостью изнутри… только мне будет хуже! И пошла дальше своей дорогой, как ходят, сложив воспоминания в рюкзак…
Шура смотрела в тёмное окно, на склон холма, спускающегося к реке и залитого лунным светом. Лицо её было так задумчиво и светло, что я не сразу решилась и дальше задавать вопросы, коих у меня было великое множество! Ведь интересно было знать всё, до конца, до самой капельки!
– А что же фирма твоя, работает?
– Не так, как раньше. Закрыли несколько лет назад
