Грейс Ливингстон-Хилл - Свет любящего сердца

Так они проговорили далеко за полночь, но наконец опомнились, что впереди еще весь завтрашний день и следующая ночь, прежде чем они прибудут в Нью-Йорк. И легли спать, каждый благодаря Бога, что встретили друг друга. Все было как в прежние, студенческие времена, когда их кровати стояли рядом в общежитии.

Все четыре года колледжа они были неразлучными друзьями: оба состояли членами одного клуба, оба отлично играли в футбол, оба усердно и хорошо учились. У них, что редко бывает, поразительно совпадали вкусы и взгляды. Оба тяжело переживали, когда пришлось расставаться по окончании колледжа.

Засыпая, Дан чувствовал себя несколько утешенным в своем одиноком путешествии. Раз Брюс рядом, хотя бы несколько ближайших дней жизни будут не такими тяжелыми — пусть даже впереди уготовано больше трудностей, чем он догадывается.

Весь следующий день они увлеченно перебирали воспоминания юности. Сначала в подробностях обсудили события последних двух лет, потом поделились глубокими убеждениями по поводу собственных принципов и целей. Застенчиво, сдержанно поведали друг другу о своем возрастании в делах духовных, но об этом говорили уже свободнее, чем бывало раньше. Каждый был исполнен благодарности к другому, что он именно такой, какой есть.

К вечеру они сидели рядышком, притихшие и задумчивые, любуясь небом, озаренным розово-золотистым закатом, который быстро превращался в глубокий пурпур, а он сменялся фиолетовой тьмой, пронизанной кое-где последними золотыми лучами уходящего солнца.

Наконец Брюс заговорил:

— Да, день был необыкновенный, я его никогда не забуду. Первый день, когда мы совершенно свободны от дел и можем полностью посвятить время друг другу. Надеюсь, в будущем у нас еще много таких прекрасных моментов, пусть даже в суете занятой и беспокойной жизни. Но вот этот день у нас с тобой останется в памяти навсегда.

— О да! — в восторге подхватил Дан, но в его голосе звучала грусть. — Это было здорово! Теперь мы знаем, что не одиноки, что мы есть друг у друга, даже если судьба разведет нас и между нами будут тысячи миль. Ты даже не представляешь, как для меня это важно, особенно сейчас! Мне было так одиноко, Брюс! Смертельно одиноко. Мне даже некому было рассказать, что значил для меня отец эти последние два года. Он был необыкновенный, удивительный человек! У меня нет ощущения, что он умер. Он просто ушел дальше! Так жалко, что ты не был с ним близко знаком.

— Мне тоже! — искренне отозвался друг. — Но, знаешь, в каком-то смысле я знал его лучше, чем ты думаешь. Я видел его в тебе. В какой-то момент я начал понимать, что ты отличаешься от остальных ребят, и, когда я начал в тебя всматриваться, стало понятно, что этим ты обязан своему отцу — своему удивительному отцу. Я обнаружил, что к любому ты подходишь с точки зрения того, как поступил бы твой отец в подобной ситуации. А когда он к тебе приезжал, я смотрел на него и мне очень хотелось, чтобы мой отец был жив и походил на него. В общем, я рад, что был знаком с твоим отцом. Он оставил след и в моей душе, к счастью.

Взгляд, исполненный глубокой нежности и понимания, которым обменялись эти двое взрослых людей, сказал все. Они помолчали. Через некоторое время Брюс заговорил уже другим тоном:

— Да, вот что, Дан, насчет завтра. Я так и не знаю, какие у тебя планы. Мы прибываем в Нью-Йорк в восемь утра. Позавтракаем мы, конечно, в поезде, а потом, я думаю, надо взять такси и поехать ко мне на квартиру. Понимаешь, у меня на десять утра назначена встреча, поэтому на обустройство времени нет. Ты оставишь у меня вещи и сможешь приходить и уходить, когда тебе надо. Сам я, наверное, вернусь не раньше пяти. К тому времени ты, наверное, уже определишься с планами, да и я тоже. А если мы оба решим остаться, можно будет подыскать жилье более подходящее. Эту квартиру я ведь снял не глядя — просто написал приятелю и попросил найти для меня комнату. Пока и это неплохо, а там посмотрим. Ну что, тебя устраивает или есть другие предложения?

— Устраивает, еще как, — тепло улыбнулся Дан. — Только не надейся, что я буду жить за твой счет!

На следующее утро, как и было решено, оставив вещи в небольшой квартире в центре города, они, отправились по своим делам. Брюс пошел на собеседование, а Дан снова остался наедине со своей трудной задачей: передать матери и сестре, которых никогда не видел, известие от мужа и отца, уже покинувшего этот мир!

Глава 2

Коринна, в ярко расшитой атласной пижаме самой экзотической расцветки, лежала на модной кушетке, обитой белым бархатом, в полуосвещенной гостиной богатой квартиры, где они жили с матерью, и листала глянцевый журнал о Голливуде.

Ее полное имя было Коринна Корали. Когда ее мать через несколько лет после развода с Джеррольдом Барроном вышла замуж за Динсмора Колетта, Коринна, тогда еще маленькая, взяла фамилию отчима и подписывалась Коринна Колетт. Когда отчим еще через несколько лет ушел от них, она хотела вычеркнуть его имя из своей жизни и вернуть себе фамилию отца. Она так бы и сделала, если бы мать яростно не восстала против. Так что она осталась Коринной Колетт.

Гостиная была обставлена по последнему слову моды, но лишена всякого уюта. Здесь не чувствовалось атмосферы дома. Занавеси на окнах были из черного бархата, повсюду красовались статуэтки фавнов, сатиров, черных чертиков и драконов. По верху стены лесенкой шли книжные полки, на одной из них стоял языческий божок с очень злобным видом, не обещавшим ничего хорошего его почитателям. Комната была не просто просторной, она казалась пустынной. Пустую стену напротив книжных полок украшала единственная картина в импрессионистском стиле. Хаотичная мешанина злых мазков, заключенных в рамку. Возле стен были расставлены столики для коктейлей, на которых яркими пятнами выделялись ровные треугольники серебристого и ярко-красного цвета — модернистские пепельницы.

Собственно, здесь не было ничего приятного и красивого, если не считать девушку. Она была очень мила — с хорошей фигуркой, благородными чертами лица. Но они до странности не сочетались с его выражением. Казалось, поговорка, что душа видна в глазах человека, не применима к этой девушке, в больших красивых глазах которой не было ничего, кроме самовлюбленной надменности. Циничная усмешка на изящных губах, вызывающе ярко накрашенных, сразу перечеркивала то приятное впечатление, которое производило это милое лицо. Длинные загнутые ресницы слипались от густо наложенной туши, прямые брови были выщипаны в узкую выгнутую линию, так что ее можно было принять за дочь одного из сатиров, украшавших комнату, словно она тоже была частью обстановки.