Будь моей - Мария Летова
Перспектива опоздать нервирует меня не меньше.
Я просто ерзаю по сиденью, как будто по нему рассыпали битое стекло.
В программе концерта сплошь незнакомые мне имена. Кое-кого из этих музыкантов я нашла в интернете и послушала. Они неплохи. Даже очень хороши. А я… я планирую выложиться, и я выбрала для этого достаточно сложное произведение, чтобы мое волнение было не надуманным.
Заходить с ноги в эту дверь чертовски самонадеянно, но у меня тоже есть имя, и я хочу, чтобы его знали.
Мысли об отце моей дочери мешают потонуть в мандраже по самую макушку.
Перед глазами встает то его лицо, то его улыбки, которыми он разбрасывался, когда забирал Софию с собой в прошлую субботу. Они обедали с его отцом и ездили погулять в парк, где, судя по фотоотчету Градского, кормили уток.
Его улыбающееся лицо рядом с ее личиком – картина, от которой на моих ногах поджимаются пальцы.
С того дня я Влада не видела. Он предупредил, что улетает на несколько дней в Лондон, и я не знаю, вернулся ли он в город или решил задержаться подольше. Я также не знаю, разболтала ли ему Софийка о моих воскресших талантах, если и да, то он словом не обмолвился.
Цветы от Рязанцева наконец-то перестали приходить. Я очень надеюсь, что этим он демонстрирует отказ от попыток поговорить и вернуть прошлое. Я поставила точку в наших отношениях еще два месяца назад, когда вернула ему через брата кольцо.
Глядя на то, как по стеклу такси барабанят капли дождя, с ясностью понимаю, что рядом с ним стряхнуть пыль со своего пианино было все равно, что грести одной против течения. Я бы не смогла поделиться с Рязанцевым чем-то сокровенным. Застрявшей в душе болью от потери этого важного элемента своей жизни. Егор хотел видеть меня другой. Не строящим карьеру музыкантом, а женой и спутницей, которая его интересы всегда будет ставить на первое место.
Раньше мне казалось, что эта роль меня устраивает, а сейчас, когда у меня за спиной будто крылья выросли, эта роль кажется мне клеткой.
Боже, какой глупой я была, когда решила, что могу обмануть свою чертову природу. А может, дело в том, что Градский заразил меня этой идеей, как вирусом.
Где он, черт его возьми?
Обычно он появляется любыми доступными способами: звонками, сообщениями, внезапными визитами, а теперь от него ни слуху ни духу почти неделю.
Это проклятая слабость, но я хотела бы услышать его голос именно сейчас. В триллион раз больше, чем чей-то другой.
Наша переписка похожа на ту, которой обзаводятся люди в разводе. Мы обсуждаем только Софи, обмениваемся ее фотографиями, смешными и милыми моментами.
Я на взводе, и мне нужно отвлечься, именно так я объясняю себе то, что делаю.
Нырнув в телефон, листаю галерею и выбираю фото, где дочь сегодня утром переместилась спать в мою кровать со всем выводком своих любимых зайцев.
Отправляю ее Владу, закусив изнутри щеку и наблюдая, как вверху экрана бегают точки, потому что он набирает ответ почти в ту же секунду.
«Тебя выселяют из кровати?» – читаю на экране.
«Почти каждую ночь», – пишу и отправляю.
«Как насчет твоего фото?»
Втянув в себя воздух, откидываю голову на сиденье.
Вступать с ним в подобные переписки – значит флиртовать. Мне хочется этого до зубного скрипа, но он четко дал понять, что играть с ним во флирт можно только по его правилам.
К черту его правила. Он может уступить или нет, решать ему!
Делаю фото своих ног в черных лодочках на шпильке и тонком капроне чулок на заднем сиденье такси и, пока не передумала, жму отправить.
«Выше?» – намекает он на мое лицо или грудь.
Мы все-таки флиртуем.
В животе сладко печет.
Это тот самый букет эмоций, которых я так боюсь рядом с Владом. Это его чертово умение по щелчку намочить мое белье.
«Как насчет тебя?» – предлагаю.
«Меня? Я бы предпочел что-нибудь с тебя снять».
Я все же закусываю до боли губу. По телу мелкой рябью растекается возбуждение.
«С этим я сама справляюсь».
«Очень жаль».
Меня подмывает спросить его о том, где он находится.
Гложет и щиплет, но я этого не делаю.
Убираю телефон в сумочку и, щелкнув замком, устремляю взгляд за окно такси, где мелькает умытая дождем Москва и виднеются знакомые мне улицы.
После концерта состоится аукцион современного искусства, выручка от распроданных лотов пойдет в благотворительные фонды.
В зале будет импресарио, но я не рассчитываю на предложения в свой адрес. Это хорошо. Даже отлично. Мотаться по миру с концертами – это не то, чего я бы хотела для нас с дочерью. Я вряд ли могла бы взять ее с собой, а оставлять ее одну… я так не могу… Я и сама не знаю, каким вижу свое будущее, оно сузилось до желания вновь прикоснуться к тому, от чего когда-то добровольно отказалась.
На входе встречает распорядитель с планшетом, после чего суетливо передает меня в руки другого распорядителя, пока я в спешке на ходу отряхиваю плащ и проверяю прическу.
Мандраж накрывает меня новой волной уже за кулисами, где все существуют сами по себе, погруженные кто в мрачное молчание, кто в задумчивость.
Я отказываюсь от воды, бутылки которой здесь всем предлагают.
Вода застрянет в горле, и меня вырвет.
Мое выступление под номером семнадцать, я буду играть Брамса.
От первых аплодисментов меня потряхивает. Чтобы абстрагироваться, вставляю в уши наушники и начинаю бродить по коридору.
Проходящий мимо организатор показывает мне десятиминутную готовность.
В зале море лиц. В центре сцены рояль, и, когда сажусь за него, свет глушат, оставляя освещенными только меня и инструмент.
Остаемся только он и я.
Теперь я понимаю, что значит восставать из пепла.
Пока играю, питаюсь вибрациями, которые отдаются в сердце, и до очередного спазма в горле осознаю, как по этому скучала. Это окрыляющее чувство!
Аплодисменты разгоняют кровь. Крики браво делают ноги ватными. Я переставляю их с трудом, уходя со сцены, потому что вымоталась, но внутри меня продолжает колотить так, будто в сердце вкололи адреналин.
– У нас организован небольшой фуршет для участников, – торопливо объясняет мне девушка с гарнитурой в ухе по дороге в комнату отдыха, куда я несусь по коридору. – Также можете остаться на аукцион.
– Спасибо, – говорю севшим голосом.
Мне нужно на воздух. Теперь, когда все позади, у меня
