Диана Гамильтон - Под угрозой жантажа

Нет, не вполне, мысленно заспорила она, прикусив нижнюю губу. Слова бессмысленны, когда о себе заявляют действия. Он не желал ее, хотя утверждал обратное. Он всегда уворачивался от ответа. И потом – чего стоит один его укоризненный взгляд! Адам активно понуждал ее сожительствовать с ним, добавляя конфузящую ее правдоподобность к той лжи, которую она наговорила об их страстной взаимной любви. Даже большую часть времени, которое она провела в его доме, он обращался с ней как с невидимкой.

Селина бессознательно покачала головой. Вероятно, никогда ей не понять его истинных намерений.

Адам нарушил молчание:

– Не будь слишком сурова к Ванессе за ее сопротивление нашему браку. Я для нее как прокаженный. И ты в курсе ее опасений, само собой. Когда наша встреча произошла, она убедила тебя, что я конченый человек, верно? – Он отвел глаза от дороги, чтобы пристально вглядеться в ее глаза, и она кивнула. Взор Селины упал на сильные руки, лежащие на руле. – В любом случае трудно ее обвинять. Моя мать и Мартин достаточно толковали мне о ее чувствах. Очевидно, отец отчаянно влюбился в Ванессу еще до того, как узнал, что мать беременна. Когда она написала ему, что ждет ребенка, Мартин испугался. Не только потому, что на него сваливалась огромная моральная и материальная ответственность. Но и потому, что он встретил женщину, которую – понял – будет любить всю жизнь. Женщину, согласившуюся стать его женой едва ли не сразу после их знакомства. Единственное, что он мог сделать в подобной ситуации, – это признаться во всем своей невесте. Конечно, ее задел и рассердил такой свадебный «подарок». Но она простила жениха, поскольку он совершил свой грех до того, как встретил ее. – Голос Адама стал суше. Теперь Селина знала, что за внешней суровостью скрываются глубокие чувства. – Между прочим, отношения матери с отцом длились всего одну ночь. Тем не менее Ванесса простила отца с условием: никогда не видеться ни с моей матерью, ни со мной. Таким образом, ежемесячная субсидия при посредстве адвоката оказалась единственным контактом.

– Мартин нарушил обещание, – размышляла Селина вслух. – Догадывалась ли о том Ванесса?

– Думаю, нет. И знаешь, когда мать рассказала обо всем, мне полегчало. Отец не сдержал своего слова, данного женщине, которую обожал, поскольку нуждался в общении со мной. Он дал мне ощущение безопасности, осознание того, что я никогда не буду забыт: именно это было необходимо парню десяти лет. – Он ослепительно улыбнулся, затем добавил серьезнее: – Между тем Ванессе не очень-то везло. За десять лет их брака у нее случилось три выкидыша, прежде чем родился Доминик. И каждый раз душевная травма ее усугублялась осознанием того, что существую я и у Мартина уже есть живой и здоровый сын. Надо полагать, это оказалось выше ее сил. И я считаю совершенно закономерным, что, произведя на свет сына, она окружила его безмерной любовью. Ей и в голову не могло прийти, что Доминик способен совершить нечто предосудительное.

– Вот так она и испортила его. – Селина начала понимать, почему Ванесса словно бы и не видела племянницу, сосредоточив все свое внимание на сыне. Она ничего не знала о тех ранних выкидышах тетки: у Ванессы не было обыкновения делиться бедами с племянницей.

Адам кивнул.

– Да, истинная правда. Из-за этого я чувствую свою вину. Если бы я лучше управлялся с делами, Мартина, вероятно, не хватил бы удар.

Она взглянула на него сузившимися глазами. Правы ли ее тетя и кузен в том, что Мартина напугала встреча с Адамом, раз он понимал: сын может разорить и, по всей видимости, разорит его? А как быть с чуткостью и близостью к отцу, в которой он признался ей раньше? Как расценивать сейчас его слова? Он признает, что враг собственному отцу?

Адам подавленно произнес:

– Мартин первый заподозрил хищение. Разумеется, он знал о том, сколько получает Доминик. Знал и то, что сын живет не по средствам. Для того чтобы положить конец неприятной истории, требовалось выявить расхождения в бухгалтерском балансе, что оказалось вовсе несложным. Мы договорились: если наши подозрения подтвердятся, я приеду в загородный дом и скажу Доминику, что нам все известно. – Он резко вздохнул. – Когда Мартин получил мое предложение, он уже владел ситуацией. И взвесил все pro и contra. Но сильнее всего его удручало то, что придется оповестить Ванессу, сказать, что их сын – вор. Помимо того, он был вынужден на деле признать мои финансовые интересы. Я убедился в том, что тревога из-за реакции Ванессы довела отца до приступа. Я хотел уладить проблему иначе, переведя Доминика в свой офис. – В его голосе послышалось раскаяние. – Однако Мартин настоял на более неформальной встрече в доме, пытаясь утрясти неприятности без вмешательства банка и суда, что было бы оптимально. Мне не стоило слушать его. Я должен был предвидеть реакцию отца на проделки его младшего сына.

– Ты заправлял делами лучше кого бы то ни было – по мнению Мартина, – обеспокоенно резюмировала Селина. – И он рассчитывал, что все будет в порядке. Правильно? – Она поняла: ее нервы расшатаны. Адам не говорил этого, но теперь она знала: что бы ни случилось, он не станет разорять собственного отца, отнимать все, заработанное им. Его искренняя привязанность к Мартину была столь сильной, что просто не позволила бы ему так поступить.

Селине стало необычайно легко. Ее радовало сознание того, что Адам не настолько безжалостен. Ведь боль от его притворства сидела глубоко у нее внутри.

Селина повернулась к окну, не желая показывать внезапно навернувшиеся слезы. Они съехали с автострады, объезжая Глочестер. И сейчас направлялись к холмам по все более сужающимся объездным путям, через старые деревни с их своеобразием, мимо отстоящих друг от друга каменных поместных домов с их причудливыми окнами, блестящими как алмазы в утреннем свете солнца.

Его угрозы не означали ничего, ровным счетом ничего.

Они не были женаты. И отнюдь не соглашение привело к этому итогу. Не поддерживающий контактов со сводным братом, преступившим закон, и ничем себя не запятнавший, Адам искал какой-то выход – упрямо, но честно. Доминик не заслуживал настойчивого стремления старшего брата замять дело. Она могла отказаться выйти за него замуж, сознавая, что даже в подобном случае Тюдору не удастся навредить семье или бизнесу.

Так отчего же она не высказала своих сомнений? Почему нежелание говорить сковало ей язык? И почему она не испытывает праведного гнева? Уж не потому ли, что он обращался с ней словно с марионеткой, танцующей под его мелодию шантажа? Жених затерроризировал невесту и загнал в угол угрозами, которые, как она только что узнала, и не собирался осуществлять?