Вера Копейко - Найду и удержу

— А что, пожалуй, я соглашусь, — сказала она.

— Сядешь у печки, подумаешь. На все посмотришь по-другому, — заметила Лидия Родионовна.

— Сквозь марево дыма, да?

— Печь не дымит, сама знаешь, наш Родион Степанович все содержит в порядке.

— Я заберу с собой Мидаса.

Кот мгновенно открыл глаза, услышав свое имя.

— Там нет канареек, что уже утешает, — насмешливо заметила Лидия Родионовна. — Знаешь, папа не разрешал мне в детстве держать кошек, потому что у нас жили канарейки. Они не выносят друг друга. Если кенарь живет в одном доме с котом, животное готово охотиться на птицу день и ночь.

— Межвидовой конфликт, — определила Варя. — Хорошо, — наконец сказала она, — я поеду. Тем более что после бала у нас затишье от сытости.

— Собрали хорошие деньги? — спросила мать.

— Более чем. Летом можно спокойно начинать ремонт флигеля. А потом отдел родной природы под голоса певчих птиц откроется для всех. Здорово, да?

Варя третий день жила на биостанции. Сейчас она лежала на диване, закрыв глаза. Она мысленно перебирала мужские лица, которые встречались ей каждый день. Новый сосед, с третьего этажа, купил квартиру в их доме, подобострастно здоровается с ней. У ворот, которые с недавнего времени стали запирать, чтобы перекрыть путь во двор чужим машинам, каждый день она видит сторожа. Он нанялся охранником, а прежде служил кладовщиком в институте. Да, хороши претенденты на ее внимание.

Потом Варя разглядывала лица редких музейных, как она называла мужчин. Все бледные, с печальным взглядом. Как будто они взвалили на себя тяжелую ношу — заботы ушедших веков.

Наконец, она увидела его лицо. Она знала, что хочет увидеть именно его, но оттягивала момент, как оттягивают удовольствие…

Так согласна ли она уйти вместе с Сашей Ястребовым в мир прошлого? Там, где гусары, красавицы, балы? Она засмеялась, в ее смехе была легкость, сравнимая с легкостью морозного, хоть и мартовского воздуха за окном. С легкостью облачка пара, которое вырывается изо рта на улице.

Ладно, одернула она себя, сколько можно лежать? Она приехала, чтобы записать голоса мартовских птиц, значит, надо идти в лес. И делать по правилам, которым ее учил Родион Степанович.

Она услышала голос деда так явственно, как будто прижала к уху мобильник, а он наставлял ее.

— Чтобы толково записать голос птицы, надо знать ее состояние. Почему она поет? Беспокоится или кому-то грозит? Или предупреждает об опасности? А может быть, призывает кого-то? Сообщает, что сейчас сорвется с ветки и полетит? Определи до начала записи…

Легко сказать — определи, подумала Варя, спустив ноги с дивана. Она хорошо помнит, как обманула ее коноплянка.

— Вот, — объявила она, — послушай. Ну просто ангельское пение, — сказала она, включая магнитофон.

— Стоп. — Он поднял руку. — Мне жаль, девочка, — вздохнул он, — но ты обманулась. Этот нежный, как ты считаешь, звук должен был возбудить у тебя сочувствие.

Варя вспомнила, в канун чего это было — ее отъезда с Юрием. Странное чувство печали толкнулось внутри. Как будто она ошиблась не в голосе коноплянки, а в чем-то более опасном…

— А что… о чем она поет? — спросила тогда Варя.

— Так эта птица выражает беспокойство…

Конечно, думала Варя, Родион Степанович занимался голосами птиц всю жизнь. У него есть редкие издания с пластинками, которые он называл звуковыми иллюстрациями к определителям птиц Европы. Четырнадцать больших пластинок, на которых голоса — она хорошо запомнила цифры — четырехсот сорока пяти гнездящихся и семидесяти пяти залетных видов птиц Европы. Эти пластинки вышли в Швеции, а помог их заполучить Юрий Выйк. Этим он заслужил особенное расположение Родиона Степановича…

Как правильно, что она приехала сюда, на птичник, как назвали биостанцию киношники с уральской киностудии, которые много лет назад ходили по пятам за Родионом Степановичем. Они снимали художественный фильм, но не хотели ошибиться в том фоне, на котором происходили события картины.

— Сообразительные молодяшки, — хвалил их Родион Степанович и удивлялся. — А то хоть кино не смотри. — Он морщился. — Такое ввернут знатоки природы, что хоть уши затыкай.

Варя запомнила тех «молодяшек», как называл дед киногостей. Никто прежде не смотрел на нее вот так, как они. Ей тогда было пятнадцать.

Варя еще вчера приготовила рюкзачок, в нем магнитофон, микрофон. Она делала это с охотничьим азартом.

Весенние голоса елового леса — это громкое пение дроздов, желтоголовых корольков. Тоненько, как скрипочки, поют крапивники, чижи. Хорошо слышен свист рябчиков. А позднее истошно громкое воркование диких лесных голубей-вяхирей перекрывает голоса остальных.

В разгар весны, знала Варя, самый красивый хор — хор березовой рощи. Зяблики, пересмешники, иволги, пеночки-веснянки, дрозды-белобровики поют так искренне, так громко. Едва ли они сами способны оценить небывалую прелесть от сочетания их голосов.

Родион Степанович использовал для записи такого хора стереомикрофон. Но сейчас он не нужен Варе.

У него всегда была хорошо проверенная и настроенная техника. Иначе как из самого поднебесья выловишь курлыканье журавля? Или гогот пролетных гусей? А токование гаршнепа высоко в воздухе?

— Для этого, Варвара, у меня есть дальнобойная техника. Самые чувствительные микрофоны и акустические рефлекторы.

Но больше всего ей нравилось наблюдать, как Родион Степанович заставляет птицу петь в микрофон. Конечно, с голосами каких-нибудь тихих мухоловок, пеночек, синиц нет никакой мороки — обычный микрофон берет их голоса на расстоянии четырех-пяти метров. А вот певчего дрозда или кукушку можно взять метров с двадцати, ближе не подпустят. Поэтому Родион Степанович научился их обманывать.

— Давай-ка, Варвара, — говорил он, — определим, где птица поет чаще всего, где ей больше нравится. Иди налево, а я направо. Найдем дерево или куст. Потом установим микрофон и спрячемся. Подождем. Самое главное — вовремя включить магнитофон, чтобы не пропустить начало песни.

Но как трудно рассчитать даже ему, когда раздастся крик среди ночи токующей белой куропатки или вопль сойки? Одному Богу известно, почему эти птицы начинают истошно вопить. Гнусаво, скрипуче.

— Черт побери, — иногда ругался он, — я попусту истратил пленку. Аппарат включил, а они молчат. Выключил — они запели. Потом я научился подражать их голосам. Послушай-ка.

— Вавва! Вавва! — бросает в небо брачный призыв перепел.

А с помощью своего манка Родион Степанович изображал голос перепелки:

— Трю-трю.