Наталья Калинина - Прошлые страсти

— Мама, а почему одни люди сажали в тюрьму других? — спрашивает она и наклоняется, касаясь руками пола.

— Во имя светлого будущего, которое наступило, — отвечает за Анастасию Катя.

Лариса тяжело падает с носков на пятки.

— Но ведь это абсурд, мама. Одни умирают ради того, чтоб жили другие. Кто это придумал, мама?

— Отец женился на моей матери, хотя на ней и стояло клеймо дочери врага народа, — продолжает свой монолог Анастасия. — Она оставила фамилию своего отца.

— А почему ты не взяла бабушкину фамилию?

— Отец уехал на Дальний Восток корреспондентом одной центральной газеты и взял с собой маму, — Анастасия будто не слышит вопроса Ларисы. — Тем временем в Москве арестовали его близкого друга, пытались заставить его оклеветать отца. Он вернулся из тюрьмы уже в хрущевские времена. Полным инвалидом. Ты, Лорка, наверное, помнишь Юрия Семеновича, дядю Юру?

— Я думала…

— Ты думала, все друг друга предавали, да? — неожиданно агрессивно говорит Анастасия. — Это не так, что бы ни пытались нам нынче вдолбить.

— Но почему так много предателей оказалось именно в нашей стране? — серьезно спрашивает Лариса.

— Потому что наша страна, общество перенесло тяжелую болезнь — революцию, — подает голос Катя, не поднимая головы от пишущей машинки. — Только я тут ни при чем — это цитата из Спенсера, любимого философа Джека Лондона.

— Мама, а ты тоже так считаешь? Или ты так любишь Россию, что готова ей все на свете простить?

— Любя, должно и нужно все прощать. Иначе это уже не любовь, а так — прихоть, каприз, мимолетное увлечение. Если твой разум уподобляется неким весам…

— Ага, так, значит, ты все-таки его любишь, — ехидно замечает Катя.

— Дедушка с бабушкой и по сей день всего боятся, задумчиво говорит Лариса. — Может, они ждут, что все повторится? Бабушка говорит, что в один прекрасный день мы проснемся и услышим по радио: «По многочисленным просьбам трудящихся порядок в Москве поддерживает ограниченный контингент наших войск, имеющий в своем распоряжении танки, ракеты «земля-воздух», химическое оружие и полное собрание сочинений классиков марксизма-ленинизма».

— Да, мы не привыкли к свободе, вернее, отвыкли от нее. Хотя это слово и навязло у нас в зубах, став синонимом чего-то пресного, безвкусного, — рассуждает Анастасия. — Но это пройдет. Если не наше, то следующее поколение снова откроет для себя истинную свободу, упьется ею. Они будут счастливей нас.

— Наша Настенька записалась в кремлевские прорицательницы, — усмехается Лариса.

Катя отодвигает от себя машинку, ставит на стол локти.

— Один мой знакомый видит избавление от всех наших бед в СПИДе. Он говорит, что в один прекрасный момент нас всех без исключения протестируют на вирус иммунодефицита, в зависимости от степени нашей идейной убежденности найдут либо не найдут его. Так называемых больных поместят за колючую проволоку под девизом: «Чтоб другим не повадно было». А так называемые здоровые будут от души благодарить родную партию и правительство за то, что они в очередной раз спасли нам жизнь.

Лариса подбегает и целует Катю в макушку.

— Ты моя прелесть! Но прежде, чем это случится, нужно успеть слинять.

На крыльце в нерешительности топчется мужчина с букетом роз, большим арбузом и бутылкой шампанского. Наконец он стучится в дверь и, не дождавшись разрешения войти, толкает ее и входит.

Катя выскакивает из-за стола и хлопает в ладоши. Лариса окидывает мужчину равнодушным взглядом и возвращается к своей палке. Анастасия вообще никак не реагирует на его появление.

— Не помешал? От дел не оторвал? — смущенно спрашивает мужчина.

Ему отвечает Катя.

— Какие дела, Николай Николаевич? Интеллигенция давным-давно разочаровалась во всех своих делах.

Она быстро убирает со стола машинку и все остальное, достает из буфета бокалы, тарелки, вилки с ножами. Анастасия все так же неподвижно стоит на фоне раскрытого окна. Ветер раздувает ее прозрачный многослойный сарафан. Она ирреальна. Как ирреален пасторальный пейзаж за окном, озвученный рок-н-роллом, ворвавшимся в комнату из включенного Ларисой приемника.

— С продуктами затруднений не испытываете? Поможем, с удовольствием поможем. — Николай Николаевич делает несколько шагов в сторону Анастасии: — Помните, прошлым летом мы с вашим мужем на рыбалку ездили? Золотое было времечко — третий год перестройки. Еще рыба в ту пору ловилась. А тут взяла и враз куда-то исчезла. Но я все равно знаю одно местечко. Если Анатолий Васильевич выберется, мы с ним непременно туда наведаемся. У него что, дела?

— Да, много дел, — Анастасия по-прежнему смотрит в окно.

— Жаль от души. А если ему телеграмму срочную отбить?

— Настек, а если и вправду взять и послать Анатолию Васильевичу телеграмму? С оплаченным ответом, — оживляется Катя.

— Ее не пропустит домашняя цензура.

— Я еще тогда все понял… Все понял… Николай Николаевич смущенно кашляет в кулак.

— И что же вы поняли, любезный Николай Николаевич? — не без ехидцы спрашивает Катя.

— Только я сперва шампанского выпью, а уж потом скажу.

Он открывает бутылку, разливает по бокалам вино. Один из бокалов галантно подносит Анастасии. Лариса выключает приемник, берет со стола бокал и пьет, не спуская глаз с Николая Николаевича. Потом ставит пустой бокал на стол и озорно подмигивает Кате.

— Я понял, что так, как у вас, у супругов быть не может.

— А как у них может быть? — с любопытством спрашивает Анастасия.

— Сами знаете — как. Как обычно: чувство долга, общие дети, одна крыша над головой, совместное хозяйство и…

— И что еще?

— И больше ничего.

— А вы могли бы представить меня в роли жены Анатолия Васильевича?

— Если честно, я ничьей женой не могу вас представить, Анастасия Евгеньевна. Но вовсе не потому, что вы принадлежите к категории женщин, с которыми хорошо лишь в подпитии и, простите за выражение, в постели.

— А разве это плохо — в постели?

Катя изображает изумление.

— Плохо. Очень плохо. Вы, надеюсь, правильно меня поняли, Анастасия Евгеньевна.

— Кажется, да. Хотя Катя права — не так уж это и плохо.

— Да ведь я не о том. Я хотел сказать, что не могу представить вас у плиты, в ворчливом настроении. Чтоб вы придирались по мелочам к мужу, ревновали его.

— Ну и зря, Николай Николаевич.

Николай Николаевич беспомощно разводит руками, лезет в карман за платком, которым вытирает вспотевший лоб.

— А я тебе что говорила? — тараторит Катя. — Ты рождена быть принцессой. Ты украшаешь нашу жизнь, возвышаешь ее, превращаешь в куртуазный роман прошлого столетия.