Ада Суинберн - Зимняя сказка

Разговор в такси, в которое Шарль впихнул-таки Жюли, несмотря на ее явный протест, носил самый непринужденный характер. Шарль решил, что не стоит копаться в женской логике: мало того что никаких выводов не сделаешь, так еще свои собственные мысли забудешь, словно их и не было никогда.

— Великолепный спектакль, — мне очень понравилось. — Жюли открыла дверь квартиры и жестом предложила гостю войти.

— Только после вас. — Шарль отвесил поклон.

— Чудак! — Жюли, убедившись в невиновности Шарля, чувствовала себя отлично. Все будет так, как захочется ей, а не ему. А значит, нет причин для беспокойства.

— Да, — согласился Шарль.

Коридор, узкий и длинный, напоминал тоннель. А зеленые, даже скорее болотного цвета обои, увеличивали сходство. Бра, дающее скудное освещение, аккуратные железные крючки… Мрачно, серо, скучно. Жюли заметила выражение неудовольствия, отразившееся на лице Шарля.

— Ты смотришь на мои обои? Согласна, они ужасны. Давно собираюсь переклеить. Руки не доходят. Они остались еще от прежних владельцев квартиры. Проходи, не останавливайся в этой камере пыток.

Шарль оценил шутку и рассмеялся. Еще бы повесить на железные крючки разного рода дробилки костей, клещи — и полный порядок. Инквизитор бы умилился при виде такого замечательного коридора. Шарль двинулся дальше. Комната, в которую он попал, разительно отличалась от предыдущего помещения. Оформленная в голубых и серебристых тонах, небольшая… Настоящий домик феи. Потолок со звездами, которые, вероятно, начинали светиться в темноте, растения, украшающие стены. Цветы цеплялись за натянутые от пола к потолку нити и создавали впечатление сказочного леса. Несколько особенно прытких стеблей уже добрались, обогнув стену и потолок, до самой люстры и свисали теперь вниз, не зная, за что бы еще такое ухватиться. В комнате ничего не было, кроме кофейного столика, двух кресел и дивана. Тоже голубых.

— Садись. — Жюли скрылась за дверью.

Нет, женщины решительно самые загадочные существа на свете: сперва гонят, едва сдерживая слезы, потом тащат к себе домой. Где логика?

Жюли не замедлила вернуться.

— Кофе есть, но только растворимый. Я поставила чайник. Итак, что там с Корнелем? Ты говорил, что его «Сид» не понравился зрителям.

— Ты путаешь. — Шарль удивился возвращению к давно забытой теме. Но, видимо, женский мозг устроен не иначе как по законам акробатики и способен выгибаться и изворачиваться самым невероятным образом, в отличие от логически закостенелого мозга мужчины. — Зрителям как раз все понравилось, а вот критикам нет. Они освистали поэта. На Корнеля обрушились ругательные отзывы.

— Бедные поэты, — вздохнула Жюли. — Обычно им не везет. Их вечно гонят, осмеивают, а потом ставят памятники. Преимущественно после смерти.

— Согласен, — кивнул Шарль.

Оба почувствовали, что вести светскую беседу в столь романтической обстановке совершенно неуместно. А Жюли… После нескольких слов губы ее вспыхнули. Неожиданно их словно коснулась чья-то разгоряченная рука. По спине пробежал холодок предчувствия. Приблизиться к нему?

Шарль, опасаясь, что смотрит на хозяйку дома слишком вызывающе и откровенно, опустил глаза. Если всего час назад она ни с того ни с сего собиралась повернуться и уйти от него, то чем же может закончиться попытка близости?

— Сколько бы поэт ни противостоял миру, толпа всегда оказывается сильнее его. Один в поле не воин. У Шарля Бодлера есть замечательное стихотворение на эту тему. «Аль…

Жюли не дала ему договорить.

— «Альбатрос».

Их глаза встретились. Изумленный Шарль, довольная собой Жюли. Внезапно пали все бастионы Жюли — она поняла, что этот человек создан для нее. Если он знает те же стихи, если восхищается теми же вещами… А Шарль почувствовал. Где-то на окраинах его сознания не физический, а скорее духовный слух уловил звуки трескающейся скорлупы. Настоящая жизнь с настоящими чувствами пробивала себе дорогу в реальный мир. Сказка безжалостно уничтожала разум. Все получилось. Жюли раскрылась, подобно цветку, чей бутон грубый садовник долго скреплял ненавистной резинкой. Два мира соединились, принеся гармонию. И Жюли, ощутив себя словно в каком-то новом качестве, сама поняла это. Не существовало больше запретов. Не существовало ничего невозможного. Последние сомнения растаяли. Она приблизилась к Шарлю, сидевшему на диване, и положила руку ему на плечо.

— Временами хандра заедает матросов,И они ради праздной забавы тогда…

Шарль повернулся к ней, приложив палец к губам, и продолжил уже шепотом, словно боясь разрушить очарование, наполнившее комнату.

— Ловят птиц океана, больших альбатросов,Провожающих в бурной дороге суда…

Он нащупал пальцами на ее спине застежку платья. Испуганно взвизгнула молния.

— Грубо кинут на палубу, жертва насильяОпозоренный царь высоты голубой…

Она задохнулась, поглощенная приступом нежности, едва его руки коснулись кожи. Шарль любовался обнаженным телом возлюбленной, совершенством линий. Губы его шевельнулись, продолжая начатую игру:

— Опустив исполинские белые крылья,Он, как весла, их тяжко влачет за собой

Так может любить только настоящий поэт. Он приник к шее Жюли, осыпая страстными поцелуями каждый сантиметр кожи.

Шарль на мгновение выпрямился, чтобы дать раздеть себя.

О! как приятно было дотронуться до сильного, великолепно сложенного тела. Гадкая одежда! Она с удивительной ловкостью выдавала его достоинства за недостатки. Шарль не умел подбирать себе вещи. Тонкий скелет, не свойственный обычно мужчинам. Скорее изящным эльфам. Гибким, стройным, как бамбук, устремляющий листья к небу. Тело Шарля не было создано для этого мира, как хрустальная ваза не создается для мрачных подземелий. Вся его фигура будто дышала силой, но силой не здешней, не земной. Вот почему Жюли померещились у него за спиной крылья в Булонском лесу. Поэт до глубины души, парящий под облаками, он и внешне полностью соответствовал этому образу.

— Так, Поэт, ты паришь под грозой, в урагане,Недоступный для стрел, непокорный судьбе…

Шарль ласково прикрыл ее губы ладонью и закончил сам:

— Но ходить по земле, среди свиста и брани,Исполинские крылья мешают тебе.

— Но ведь мы никогда не вернемся больше на землю, — прошептала Жюли. — Обещай мне, что не вернемся.