Сказка про Ливень - Алина Андреевна Верходанова
Я пил зеленый чай. Ненавижу зеленый чай — он остался, когда ушла Алиса. «Ушла» неправильное слово, а правильное я не знал. До сих пор не знаю. Я просто думал о ней. Впервые. И мне стало стыдно за то, что я так давно не думал о ней. Я хотел позвонить, но испугался. Испугался, что она, возможно, несчастна. И это моя вина. Потом я испугался, что она счастлива. Не знаю, почему. Но потом понял, что просто боюсь ее услышать, так же, как боялся увидеть, столкнуться случайно, узнать о ней что-то от общих знакомых. А теперь я пил зеленый чай и думал о ней. Я бессердечная сволочь.
Просто снова весна. И я снова думал о Ливень. И мне было стыдно за то, что я последнее время снова слишком много о ней думаю. Я вспомнил, как встретил свою Ольгу, как Л. оказалась права, но на самом деле я просто снова думал о Ливень. И мне было ужасно жаль, что реальная, совершенная Ольга была совершено непохожа на странную вымышленную девчонку, которая, теперь я это точно знал, не может существовать. Не в этом мире, не в этой реальности.
И пока я думал об этом, я стал достаточно взрослым, чтобы перестать улыбаться.
***
Я ищу слова.
Мне нужно всего несколько фраз: простых и коротких. Емких и образных. Из тех, что запоминаются. Из тех, что западают в душу.
Я ищу слова: сравнения, метафоры, аллегории. Пару строк, чтобы высказать ВСЕ. ВСЕ — именно так, три заглавные буквы.
Несколько речевых оборотов, из тех, что цепляют и больше не отпускают. Никогда. Хотя бы день, час, хотя бы пару минут.
Но их нет.
Внутри меня только крик и сдавленные стоны.
Но и их я держу при себе — я хорошо воспитана.
***
Чем измерить одиночество? Мгновениями, минутами, часами? Но ведь оно скорее состояние жизни, чем отрезок времени. Тогда днями, ночами? Смертельно спокойным дыханием? Преступно ровным сердцебиением? Да и что измерять: глубину или длительность? Чем измерять одиночество?
Она смотрела вокруг и не видела людей. Она видела улыбки, глаза с морщинками в уголках, но людей не видела. Вокруг что-то ели и пили. Смеялись и заливались хохотом. Она была одна. Она среди них была одинока, среди шумной феерии она была совершенно одинока. Так же, как вечером, дома, когда звук ее ключа в замочной скважине казался единственным звуком во всей чертовой вселенной. Так же, как ночью, когда, как назло, не уснуть допоздна. Сейчас, в безумном хороводе она все еще, она снова, она все так же была совершенно одинока своим совершенным одиночеством, которое и измерить-то нечем.
— Оля! Оля! Оля! — кто-то звал ее, кажется.
— М?
— Оля, где ты? Ты с нами?
Какой сложный вопрос.
Нет, пожалуй, она не с ними.
Она, пожалуй, сама по себе.
***
Ты мне нужен.
— В смысле? — я опешил от неожиданности.
Я не виделся и не говорил с Л. стой самой истерики, свидетелем которой стал. Я ее боялся.
Я всегда знал, что она, Л., странная. И вовсе не в глубине души — вся ее странность лежит на поверхности, и это невозможно не заметить. И когда при всей ее исходной странности в ее гениальной голове что-то идет не так, что-то ломается — я ее боюсь.
И теперь она звонила мне, начиная разговор с фразы «Ты мне нужен» — варианты сновали в голове, как чокнутые блохи — один хуже другого, но:
— Приезжай ко мне. Срочно. Хотя нет, срочно не надо. Просто приезжай. Ты мне нужен.
Вот такой милый императивный приказ и никаких комментариев — не достоин. У меня совершенно не было на ее времени — так бывает. А еще у меня были совершенно другие планы: меня ждала Ольга, но объясниться с Ольгой было куда проще, чем объяснить что-нибудь Л., и еще я все еще немного смертельно ее боялся.
***
А она снова рисовала Ливень. Рисовала увлеченно, страстно — я слышал, как легко шелестит уголь по бумаге.
— Л., а ты не подскажешь, случайно, что я здесь делаю?
— Вдохновляешь.
— Ясно.
Я начинал бояться ее еще больше. Мне казалось, что с нашей последней встречи дела у нее обстояли все хуже и хуже в плане ухода от реальности. В смысле она окончательно сходила с ума, и в этом я чувствовал свою вину.
Ливень сводила с ума нас обоих. Но ее сильнее.
Окна студии выходили в грустный серый переулок, и сейчас, когда неуверенное весеннее солнце уже перевалило за соседний дом, ничего из того, что я мог увидеть и видел, не кричало, даже не шептало о весне. Дом напротив стоял, пожалуй, слишком близко. Большая белая кошка потянулась на подоконнике и уставилась на меня тупым скучающим взглядом. мы смотрели друг на друга какое-то время, а потом отвернулись в разные стороны — мы не слишком друг другу понравились. Она мне кого-то напоминала. Большая капризная кошка. Я напоминал ей хозяина. Большой глупый человек.
В принципе, она была права.
Она опять рисовала Ливень. Но теперь это не было больше портретом, а просто девушка кружится под дождем по мостовой…
— Похожа? — я слышал в ее голосе надежду и понимал, как важно для Л. ее нарисовать, во что бы то ни стало. Но
— На самом деле это может быть кто угодно, верно?
Она усмехнулась не весело.
— На самом деле Ливень может быть кем угодно, верно? Это могу быть я, моя соседка, твоя Алиса и даже, чем черт не шутит, это может быть Ольга!
— Нет, не может быть. Думаю, в том и суть, что никто не может быть ею. Ты была права с самого начала — чистая идея.
— Мне очень жаль.
— Почему?
— В тебе все-таки умер романтик.
Я ей ничего не ответил. Я смотрел в окно
