Фридрих Шпильгаген - Ганс и Грета

Гансъ вздрогнулъ отъ холода и страха. Сонъ и ночная охота – все перепуталось у него въ головѣ; ему казалось, что вотъ-вотъ изъ-за тополей появится Клаусъ.

Онъ боязливо оглянулся; серпъ мѣсяця показался изъ-за горъ, среди черныхъ движущихся облаковъ. Вѣроятно было уже далеко за полночь. Огонь въ кухнѣ Греты погасъ. Гансъ побѣжалъ, будто за нимъ гнались, мимо пруда къ своему дому, прокрался, какъ воръ, по гнилой лѣстницѣ въ свою каморку и, накрывшись одѣяломъ, сталъ читать: «Отче нашъ», чего давно съ нимъ не случалось.

V.

Гансъ не находилъ причинъ жаловаться на свое мѣсто и былъ бы совершенно счастливъ, если бъ могъ чаще видѣться и разговаривать съ Гретой. Грета пережила въ это время не мало горя. Отецъ вышелъ изъ себя, когда Гансу, противъ ожиданія, удалось найти место въ деревнѣ, да еще у такого почтеннаго человека, какъ булочникъ Гейнцъ.

Онъ отзывался о Гансѣ съ ядовитой злобой. Грета не осмѣливалась противоречить отцу, и безъ того болѣзненному и желчному. Но слушать эти речи: о блудномъ сыне, о сорной травѣ, которую слѣдуетъ вырвать и бросить въ печь, о паршивой овцѣ, портящей все стадо, было ей страшно тяжело, особенно, когда г. пасторъ вторилъ отцу. Г. пасторъ былъ молодой человѣкъ и только недавно поселился въ деревнѣ. Онъ былъ очень некрасивъ собой, худъ и кривобокъ, имѣлъ всего одинъ глазъ и носилъ большіе синіе очки; за то г. пасторъ былъ ревностный проповѣдникъ. Ужасно было видеть и слышать, когда онъ, по воскресеньямъ, стоя на кафедрѣ, выражалъ свой жаръ, размахивая руками въ воздухѣ и ударяя кулаками по пюпитру, и самымъ высокимъ дискантомъ говорилъ о вѣчныхъ мукахъ. Онъ ввелъ новые часы молитвъ и не хотѣлъ знать ни о какихъ развлеченіахъ, который всѣ болѣе или менѣе выдуманы дьяволомъ.

Не зная еще Ганса, пасторъ уже возненавидѣлъ его за то, что тотъ былъ запѣвалой и коноводомъ на праздникѣ парней. Грета должна была присутствовать на всѣхъ службахъ и, вообще, часто бывала въ домѣ пастора – у пасторши, еще молодой, но блѣдной и грустной женщины, не менѣе своего супруга благочестивой и нетерпимой въ религіозномъ отношеніи. Грета такъ много наслышалась тамъ о грѣхахъ и порочности свѣта, что иногда не понимала, какъ еще солнце ей свѣтитъ, когда такой дурной человѣкъ, какимъ выставляли Ганса, не смотря на то, что его такъ бранятъ другіе, становится ей все милѣе? Они старались уничтожить любовь этого добраго, чистаго созданія! Но неужели она покинетъ Ганса, котораго никто не любитъ и не защищаетъ? Она часто допрашивала его: правда ли, что вечеромъ, играя съ парнями въ кегли, онъ такъ напивался и шумѣлъ, что становилось совѣстно всякому порядочному крестьянину? – правда ли, что онъ бѣгаетъ за всѣми дѣвушками и обѣщалъ жениться на Христинѣ изъ шинка и на булочницѣ Аннѣ? – правда ли, что онъ такъ дурно работаетъ и такъ лѣнивъ, что булочникъ хочетъ отказать ему? – правда ли, что онъ нарисовалъ страшнаго дракона съ огненнымъ языкомъ на двери Юргена Дитриха, жена котораго выгнала его изъ дому? Гансъ на всѣ эти вопросы отвѣчалъ убѣдительнымъ «нѣтъ» и клялся и божился, что все это чистѣйшая ложь; только на послѣднемъ отвѣтѣ онъ запнулся, потомъ засмѣялся и хотѣлъ поцѣлуемъ зажать ротъ Гретѣ; но когда она не позволила себя поцѣловать и заплакала, то онъ сердито сказалъ: «Ну да, я нарисовалъ на дверяхъ старой ведьмы ея портретъ, такъ ей и надо! Но если бъ я зналъ, что это такъ опечалить тебя, то навѣрное не сдѣлалъ бы этого и, конечно, со мной ничего подобнаго впредь не случится.» Когда Гансу послѣ этого показалось, что Грета достаточно уже выспросила его, онъ съ своей стороны началъ издалека разузнавать о дѣлахъ ея и шутя сталъ дразнить ее Яковомъ Кернеромъ. Онъ частенько таки наведывается къ ея отцу, а къ такому парню, какъ Кернеръ, каждая дѣвушка должна благоволить. Конечно, въ полку Ганса, Яковъ Кернеръ былъ бы только лѣвымъ флигельманомъ въ третьей шеренгѣ двѣнадцатой роты; но малъ золотникъ, да дорогъ, говоритъ пословица; да и кубышка у Якова Кернера набита червонцами! Это тоже что-нибудь да значитъ! Грета всегда сердилась на Ганса, когда онъ говорилъ ей такіе пустяки; вѣдь онъ знаетъ, что она обѣщала оставаться вѣрной ему, и скорѣе бросится въ прудъ, нежели выйдетъ за другаго. Если же онъ ей не вѣритъ и своимъ недовѣріемъ еще более отравляетъ ея жизнь, то ей остается только сейчасъ же утопиться!

Не скоро удалось Гансу успокоить Грету поцѣлуями и ласковыми рѣчами.

Недаромъ разспрашивалъ Гансъ; охотничье чутье его не обманывало. Г. Яковъ Кернеръ еще настойчивѣе прежняго ухаживалъ за Гретой; но дѣлалъ это, какъ подобаетъ солидному человѣку, тихо, осторожно, и обращался въ этомъ щекотливомъ дѣлѣ болѣе къ отцу, нежели къ дочери. Онъ жаловался старику, что не въ состояніи справиться съ своимъ большимъ хозяйствомъ безъ помощи молодой, домовитой хозяйки, какой современемъ обѣщала сдѣлаться Грета, и потомъ мимоходомъ спрашивалъ: дѣйствительно ли школьный учитель желаетъ купить лужокъ рядомъ съ своимъ лугомъ; онъ, Яковъ Кернеръ, всегда готовъ услужить другу и дешево уступить эти нѣсколько десятинъ. У него и безъ нихъ останется довольно земли, – онъ человѣкъ скромный въ своихъ требованіяхъ и съ нимъ легко сторговаться. Пусть г. школьный учитель все обдумаетъ, дѣло не спѣшное, а Кернеръ умѣетъ ждать. Г. школьный учитель обдумалъ это дѣло и рѣшилъ, что вышеупомянутый лужокъ нельзя продать дешевле того, что проситъ съ него Кернеръ; но если бъ Грета вышла за Якова, ему и покупать этой земли не было бы надобности; все бы у нихъ было общее – вѣдь Грета его единственная дочь. Г. Яковъ Кернеръ, должно быть, смотрѣлъ на дѣло съ той же точки зрѣнія и, кажется только изъ осторожности не высказывался; поэтому школьный учитель счелъ своимъ долгомъ ободрить его. Именно въ тотъ вечеръ, когда Гансъ понапрасну прождалъ Грету у пруда, школьный учитель навелъ разговоръ на эту тему къ великому горю молодой девушки. Она пришла въ совершенное отчаяніе, когда, не предвидя конца совѣщанію, ей пришлось, убравъ все въ домѣ, снять лампу съ кухоннаго окна и присоединиться къ собесѣдникамъ. Тутъ тихій разговоръ, продолжавшійся такъ долго, оборвался и принялъ оборотъ, который менѣе всего могъ вознаградить Грету за несостоявшееся свиданіе.

Г. Кернеръ сообщилъ, что былъ вчера въ шинкѣ въ то время, когда лѣсничій Бостельманъ разсказывалъ внимательно слушавшимъ его крестьянамъ, что вотъ уже двѣ недѣли въ лесу опять появились браконьеры, и осыпалъ всевозможными проклятіями этихъ бездѣльниковъ. Одному не справиться съ этимъ, говорилъ лѣсничій, у этого негодяя долженъ быть, по крайней мере, одинъ помощникъ. Въ послѣдній разъ онъ, Бостельманъ, пришелъ на мѣсто преступленія не позже десяти минутъ послѣ выстрѣла; животное, вероятно, было убито на повалъ и тотчасъ выпотрошено, такъ какъ внутренности, найденныя имъ тутъ же на мѣстѣ, были еще теплы. Но не было и слѣда ни убитаго животиаго, ни воровъ; а между темъ обыкновенный человѣкъ не въ состояніи стащить десятипудоваго оленя; это только подъ силу великану! Повторяется таже исторія, что прежде, когда еще этимъ дѣломъ занимался старый плутъ. Ученье пошло въ прокъ. Они всѣ, то есть присутствовавшіе крестьяне, переглянулись; но никто не сказалъ ни слова, а лѣсничій, взявъ ружье, скоро ушелъ, уверяя, что сегодня ночью опять что-нибудь да приключится.