Мария Бушуева - Модельерша

Мы засмеялись. Наталья отпила кофе.

— Конечно, милый ее решит, что только такой толковый мужчина, как он, мог выбрать себе в спутницы такую умную бабу! Ну, прямо он Одиссей какой-то — такую женщину отхватил.

Я опять засмеялась.

— Никто никого на самом деле не видит. Мужчина влюбляется потому, что девушка понравилась его другу. Молодая вдова миллионера (или академика, или известного композитора) выйдет вновь замуж мгновенно, поскольку множество претендентов станет ее любить лишь за то, что ее считал лучшей сам. Никто никого на самом деле не любит, потому что видит не реального человека, а того, кого ожидают или желают увидеть. Один обожает жену, ведь она напоминает ему мать. Так любит ли он жену? Другой страстно влюблен в любовницу, потому что она нравилась известному режиссеру. Так все-таки как же он относится именно к ней? А третий восхищается своей подругой, потому что она похожа на Эммануэль Беар, Николь Кидман или (если он меломан) на Елену Образцову.

И хитроумные женщины ловко умеют подчеркнуть сходство с той, которая для мужчины — идеал. Они меняют прически, чтобы напоминать матерей, любимых девушек, актрис и певиц, они начинают говорить чужими голосами, они начинают интересоваться тем, что им нужно на самом-то деле, как рыбке зонтик… — Наталья допила кофе, отодвинула чашку.

— Одна моя знакомая Пенелопа, — сказала я, насмешливо улыбаясь, мне так хотелось, чтобы Наталья оценила мое чувство юмора, — призналась мне как-то, что измена — лучший способ сохранить семью. Когда, говорит, я испытываю перед ним чувство вины, я просто из кожи вон лезу, чтобы ему угодить.

Наталья кивнула, тихо засмеявшись. Так смеются, скорее, из вежливости, чем из-за того, что рассказ по-настоящему смешон.

— Не смешно? — Мы встретились взглядами. Ее глаза порой действуют на меня непонятно, прямо гипнотически.

— Легко управлять людьми? — вдруг подозрительно спросила я, со мной вообще случаются приступы мнительности. — Тяни себя за веревочки и о’кей?

— Мне лично этого совершенно не надо. — Она сказала это грустно. Так грустно, что мне стало ее почему-то жаль. — Хочешь, я расскажу тебе, что люблю в жизни больше всего?

Я кивнула.

Мы расплатились и вышли из кафе. Я даже забыла попрощаться с моей администраторшей.

— Начало сентября, и вечер уже темный…

Мы тихо побрели, и листва шуршала у нас под ногами. Как красиво! Рыжеватые фонари и желтые фары машин.

Красиво, согласилась Наталья. Она наклонилась и подняла лист.

— Вот она, истина, ее можно угадать во всем. И вечно лишь то, что совпадает с простой истиной жизни.

Она вновь вела меня куда-то, как в детстве, которое было так давно, что будто его и не было.

— Знаешь, многое мне просто отвратительно: ну, почему женщина должна постоянно желать нравиться мужчине? Ведь стремление нравиться — приманка, придуманная природой для того, чтобы не прекращалась биологическая жизнь. Женщина заманивает мужчину, чтобы продолжить человеческий род. А значит, Толстой был прав, и половая любовь нравственна только, если служит деторождению. А в остальных случаях она превращается в примитивное или изощренное удовольствие, служащее самому себе, — и тогда физическая близость безнравственна. Но тогда и постоянное желание женщины нравиться, то есть заманивать, привлекать, чаще служит совсем не биологическим, а иным целям: тщеславию, жажде денег, жажде власти, славы…

— А мужчины как любят славу, с ума сойти, — сказала я и тоже подняла лист. В детстве мы плели из листьев гирлянды. Помню, мне как-то удалось сплести самую длинную — и мне девчонки завидовали. Смешно.

— Тот, кто понял, что у большинства нет ни вкуса, ни собственного мнения, не может желать славы.

— Ты хотела рассказать, что любишь, — попросила я, — ты обещала.

Она подвела меня к скамейке возле фонаря. Кусты за ней казались сгрудившимися животными, чудилось — если прислушаться, различишь их тяжелое дыхание.

— Сядем, — предложила она, и я, оглянувшись с постыдной робостью на хмурые кусты, села рядом с Натальей. Она, удивив меня, достала из сумочки листок бумаги и начала читать: «Я очень люблю смотреть на воду. Мне нравится, когда в прозрачной воде колышется дно, плавают мальки, блестят гладкие гальки, танцуют медузы. Но и очень люблю я смотреть на океан с самолета.

Люблю разные запахи: запаренного веника в бане и резеды летним вечером после короткого дождя, запах осенней сжигаемой листвы, сушеных грибов, свежего дерева, смолы, новых журналов и только что купленных книг…»

— По-моему сейчас перестали сжигать листву, — сказала я тихо.

Она неопределенно пожала плечами: тебе не интересно?

— Нет что ты, — я тронула ее прохладную ладонь, — очень!

— Мне нравится стоять под душем, зажмурив глаза, стена воды, шумя, отрезает меня от всех, и мне кажется, что я лечу — так мне весело и легко. И летать самолетами я люблю. Особенно приятен мне тот миг, когда самолет разгоняется, набирает все большую, большую скорость — и отрывается от земли! Своеобразно, но, пожалуй, приятно чувство невесомости.

Я люблю лица людей в те минуты, когда они занимаются своим любимым делом — копаются в саду, чертят — неважно, какое дело…

Я люблю музыку. Всякую. Подходящую под мое настроение.

Я люблю небо в любую погоду…

…ну, ладно, сказала она, вдруг поскучнев, тут еще страшно долго: от архитектуры до капель дождя, плывущих по стеклу веранды…

Откровенно говоря, я не поняла, что произошло: то ли я как-то недостаточно чутко слушала ее, то ли дальше на листочке было записано нечто такое, что она решила утаить.

Она поднялась со скамейки. На земле качнулась ее тень. Листва под ногами шуршала. Если мы сейчас расстанемся, подумала я, опять увидимся через сто лет. И вспомнила о знакомом моей сестры.

— Слушай, — проговорила я поспешно и тревожно, — у меня, то есть больше не у меня, а у Иришки, есть один знакомый, он охотник, поехали завтра к нему в гости?

Она носком туфли подцепила листок — и подбросила. Он упал рядом со своей черной тенью.

— Пожалуй.

— Во сколько? — загоревшись, я торопилась назначить точное время, чтобы, не дай Бог, она не передумала.

— Как ты.

— В четыре. Нормально?

— Да.

— У метро «Студенческая».

— Ирочка, ты мне нужна, — позвонила, придя домой, я своей сестре, — завтра я хочу познакомить Наталью с твоим Игорем. Прошу тебя, поедем с нами.

— Я не могу, — заломалась Ирка, — у меня Шурик… и вообще…

— Ирина! — вскричала я.

— Не могу!

— Ты что, ревнуешь? — я надавила на больную мозоль.