Джинни Раскорлей - Солнечная женщина

Машины летели мимо нее так быстро, что, казалось, только ленивый не обгоняет. Она нажала на газ — любила прокатиться с ветерком на этой удобной, надежной малолитражке.

Перед отъездом она не простилась с Даяной, которая приедет через два дня. Даяна позвонила сразу, как только Бонни приехала.

— Слушай, Бонни, что с тобой? Мне не нравится твой голос. Ты что, устала?

— Мне он самой не нравится. И не только он. Сказать, чтобы устала, нет, пожалуй…

— Так что же? Кстати, я до отъезда больше не видела Халамбуса. Как он?

— Не знаю. В день отъезда я видела его с женщиной. Они целовались.

Даяна фыркнула на другом конце провода.

— Бонни, тебе сколько лет? Тридцать восемь. А ты делаешь вид, что на целых двадцать меньше…

— Даяна, я знаю, о чем говорю.

В ее тоне была непререкаемость, и Даяна знала эту интонацию. Она промолчала, потом сказала:

— Счастливо. Отдыхай.

Бонни пошла в ванную. Она очень любила ее, отделанную в бледно-розовых тонах со стопкой темно-розовых полотенец на полке. Она растворила кубик ароматной пены в ванне, разделась перед большим зеркалом, осмотрела себя и внезапно увидела рядом его тело. Мощное, сильное, бронзовое от загара, с мышцами, которые играли под кожей при каждом движении. И похоже, ей уже не представить никакое другое тело рядом с собой.

Нет, нет и нет! Или он, или никто! Но, судя по той сцене, из-за которой она сбежала от него, никто. Она вздохнула и погрузилась в теплые ароматные волны. Она вытянулась во весь рост, закрыла глаза. Волосы намокли и слиплись. Бонни убрала их с лица. Она лежала, пока не почувствовала, что засыпает. Зазвонил телефон, но не было сил протянуть руку к трубке. Звонок был долгим, упорным, потом пискнул и затих. Сейчас ее нет ни для кого. Только она и пена с запахом райского сада.

Глава 12

Халамбус уселся в кресло в самолете, пристегнулся ремнями. Ему следовало быть довольным этой поездкой. Его картины приняли хорошо, уже есть покупатели, и, как только закончится выставка, картины продадут. Жалко ли ему расставаться с ними? Он вздохнул, посмотрел в иллюминатор, увидел ровное взлетное поле, окаймленное стриженой зеленью газона, и улыбнулся. Расставаться всегда жаль, особенно когда знаешь, что вещь получилась. Он даже иногда проверял этим — получилось или нет. Если он, закончив картину и уезжая из дома, даже на ферму, думал, а вдруг что-то случится — пожар, наводнение, кража, и картина исчезнет, — значит, она получилась.

Но он должен расставаться со своими работами. И не только ради денег. Ему останутся фотокопии, буклеты. А картины надо отдавать в руки другим, иначе никто о нем не узнает. Когда-то в юности он поставил перед собой цель — завоевать мир. И он это сделает. Весь мир — он печально улыбнулся. А как же та женщина — Бонни Плам? Но ведь она — часть этого мира, говорил ему внутренний голос, который внушал ему веру в его беспредельные возможности. Однако, подумал он, порой мир завоевать легче, чем отдельного человека.

Самолет оторвался от земли. И, взмывая в воздух, качнулся, будто еще раз напомнил — американскую женщину завоевать не так-то легко, мистер Халамбус. Это вам не сватовство в деревушке под оливами…

Жена Халамбуса, Ази, была у родителей в деревне, когда машина привезла его домой. Родные места, пальмы, оливковые рощи, знакомые и очень красивые лица всегда замечаешь, когда возвращаешься домой. Киприоты, как и греки, бывают порой потрясающей красоты. Но что-то на этот раз после Штатов Никосия показалась ему слишком тихим, слишком патриархальным местом. А мог бы он стать художником, живя в Штатах? Наверное, только абстракционистом. В Вашингтоне по пути в Орландо он зашел в галерею современного искусства. Там была выставка признанной американской художницы О'Кифи. Он смотрел на ее листы — цвет, линии, краски — все оригинально, но искусственно. Но кто знает, живи он там, наверное, подчинился бы среде и едва ли догадался делать то, что делает сейчас. Он слышал, что где-то на севере Европы есть художница, которая работает в этой же технике. Она уже в годах, и он собирался познакомиться с ней.

— Папа! Папа! — выбежала Нази, названная так по созвучию с именем жены. Няня следовала сзади.

— Мистер Халамбус, малышка не могла дождаться, когда вы прилетите. Она так ждала подарков из Америки. — Няня улыбалась, глядя, как Нази висит у него на шее, теплыми ручками обвивая ее и щекоча черными кудряшками его щеку.

— Нази, ты хорошо вела себя в мое отсутствие? — строго спросил он, нежно улыбаясь дочери.

— Ага, — кивнула она и осторожно взглянула на няню.

— О, да, мистер Халамбус, девочка вела себя отлично, хотя немножко болела. Но теперь все прекрасно. К своему дню рождения она в полном порядке.

Няня была англичанкой. Она поселилась на Кипре, потому что полюбила этот райский уголок. Халамбус был ею доволен. Нази свободно болтала по-английски. Он тоже пошлет ее учиться в Англию, как и сына.

Халамбус отдал Нази подарки, сувенир — няне. Пошел в свою мастерскую. Лицом к стене стояли его картины, уже начатые, но еще не законченные. Он сел напротив одной, желая посмотреть, что с ней надо делать. Он смотрел теперь совсем другими глазами и не мог понять, почему он не видит эту, а видит совсем другую. На голубом, как небо, фоне — из бледных сапфиров и лунного камня — лежит женщина. Ее тело похоже на один большой золотистый топаз. Солнечная обнаженная женщина. Да, это Бонни, которая осталась за океаном. И только два темно-красных камешка понадобятся ему, чтобы завершить ее прекрасную фигуру. Только два. Два остро ограненных граната, венчающих ее грудь, похожую на два спелых экзотических плода… Это будет большое полотно. Понадобится много топазов и светлых сапфиров. Халамбус вынул коробочки с камнями. Да, чтобы эту работу начать, а начать надо немедленно, сейчас, сию секунду, камней здесь мало. Он испугался, как пугается человек, над которым нависла угроза, которую отразить ему не под силу. Он быстро развернул все картины лицом к себе. Разум пытался остудить его порыв, но безуспешно. Он вспомнил про «Поликом» герра Копейнаура. Он выполнит его заказ мгновенно! Но не сейчас… Сейчас он должен начать работать, иначе ее образ исчезнет так же внезапно, как она сама. Он не может этого допустить.

Некоторые камни отрывались от картин плохо. Другие сами падали на ладонь. Халамбус с бьющимся сердцем ощущал, как грани впиваются в ладони, не желая разрушать созданные им же картины. Горка камней, отливающих золотом, высилась на столе. Раздался стук в дверь, Халамбус не ответил. У него не было и секунды на ответ. Вошел отец. Встал возле стола и обеспокоенно поглядел на сына.