На крыше города - Виолетта Рей

Виолетта Рей. На крыше города

Город внизу был бесконечным мерцанием света, сеткой улиц, переплетённой как вены на старых руках, отражённых в луже после дождя. Движение машин походило на кровоток мегаполиса, и казалось, что сам воздух наполнен ровным, ненасытным гулом электричества. Город жил, дышал, двигался – но он не знал, что на его крыше, высоко над бетонными сплетениями и мельтешением фонарей, стояли двое.

Она пришла первой.

Небоскрёб казался высеченным из самой ночи, с его отражающими стеклянными панелями, оставшимися темными, как непрозрачные воды озера перед бурей. Она ловко пересекла технический балкон, поднялась по лестнице, и когда, наконец, выбралась на площадку, встала у самого края. Там, внизу, горели окна, в которых были люди, но она не смотрела на них. Она чувствовала себя выше всего этого, на грани реальности, где существовала только ночь, воздух и она сама.

За её спиной открылась дверь.

Он пришёл, как приходит гроза: без предупреждения, без звуковых сигналов, но с неоспоримой уверенностью. Её тело уже знало его, знало его походку, его манеру открывать дверь с чуть заметной тенью нерешительности, как будто он проверял, стоит ли ему входить в это пространство.

– Опять ты, – её голос был ровным, но дыхание предательски замедлилось.

– Опять ты, – повторил он, глядя на её тонкую фигуру у самого края.

Она не двинулась, даже когда почувствовала его присутствие рядом. Слишком много раз они сталкивались. Слишком много раз их взгляды пересекались через толпы людей, через залы заседаний, через зеркальные отражения оконных стекол. Всегда – как два зверя, которые знают друг друга, но не могут решиться на атаку.

– Знаешь, однажды мне сказали, что крыши предназначены только для птиц и самоубийц, – сказал он, засовывая руки в карманы.

– Значит, ты пришёл проверить, кто я?

– Нет, – его голос был сух, почти безразличен. – Я пришёл узнать, кто я.

Она повернулась, теперь глядя прямо в его лицо. Ветер шевелил его волосы, и она могла разглядеть едва заметные тени напряжения у рта. Она знала этот рот.

– Это, наверное, наш самый странный разговор, – сказала она, медленно отрываясь от края и шагая ближе к центру площадки.

– Вряд ли, – он последовал за ней.

Тишина.

Только воздух, только высота, только их взгляды, слишком долгие и слишком короткие одновременно. Они не были друзьями. Они не были врагами. Они были чем-то гораздо более сложным.

– Ты ведь знал, что я буду здесь, – сказала она, глядя в его глаза.

– Конечно, – его губы дрогнули в почти-улыбке. – Я всегда знаю, где ты.

Она подошла ещё ближе, теперь почти касаясь его пальцами. Он не отступил. Он никогда не отступал. Она чувствовала запах его кожи – чистый, тёплый, с легким оттенком табака, невыносимо знакомый.

– Мы не можем этого делать, – сказала она.

– Тогда не делай, – его голос был мягок, но в нём звучал вызов.

Она протянула руку и коснулась его ключицы. Лёгкое, почти невесомое касание, как перо птицы на воде. Он вздохнул, и воздух между ними сгустился, словно сама ночь застывала вокруг их тел, отгораживая их от всего остального мира.

– Всё это глупо, – её голос дрогнул.

– Разумеется.

– Мы ненавидим друг друга.

– Абсолютно.

– Нам нельзя быть здесь.

– Разумеется.

Он поднял руку, коснулся её щеки, и мир вокруг стал вторичным. Стеклянные стены небоскрёба отражали их тени, тёмные фигуры, слепленные из желания и запретов. Их губы были слишком близко, дыхание смешивалось, и между ними оставался лишь миллиметр, невидимый, но плотный, как граница между возможным и невозможным.

А потом он поцеловал её.

Это не был осторожный, изучающий поцелуй. Это был поцелуй, который разрушает стены, переворачивает законы физики, заставляет забыть, кто ты есть. Она вцепилась в его рубашку, он прижал её к себе, и под ними раскинулся весь город – бесконечный, пульсирующий, шумный, но в этот момент несуществующий.

Ночь сгустилась вокруг них, будто сама вселенная решила, что этот момент не должен принадлежать ни одному из миров.

Они не знали, что будет дальше. Они не знали, что ждёт их за пределами этой крыши, за пределами этого поцелуя, за пределами этого чувства, которое было слишком бурным, чтобы его можно было назвать любовью, и слишком настоящим, чтобы его можно было назвать игрой.

Но в этот момент, высоко над городом, они существовали только вдвоём.

Поцелуй был первым взрывом в череде неизбежных катастроф. Он