Элизабет Гоудж - Гентианский холм
Но сегодня они никого не встретили, медленно продвигаясь по колее дороги Роббера. Дубы, покрытые весенней листвой, образовали над их головами своды, а крутые берега по обеим сторонам были покрыты голубыми пролесками и розовым лихнесом. Когда они остановились, чтобы полюбоваться видом, вдруг раздалось пение птиц, которое разливалось вокруг с такой силой, что звук волн, разбивающихся о берег, тонул в нем.
Они ехали через Кокингстон с его побеленными домиками, крытыми соломой, и кузницей четырнадцатого века с большим прудом перед нею. Ручей сбегал вниз вдоль одной стороны улицы, и звук бегущей воды казался частью Кокингстона. Собственно, его название и обозначало — «селение вблизи воды». Они въехали в ворота кокингстонского парка. Церковь, богадельня и помещичий дом находились в парке, и все посетители, если хотели, проезжали через него. Большая часть знаменитых кокингстонских оленей была продана нынешним хозяином поместья, но несколько штук все же осталось, сейчас они щипали траву под деревьями. Их пятнистые тела были прекрасны в солнечных лучах.
Деревья расступились, и помещичий дом предстал пред ними во всей своей красе. Стелла ахнула от восхищения. Конечно, она не догадывалась, что именно здесь жил хозяин простых батраков и фермеров, но внезапно, когда экипаж проезжал по парку, она вспомнила о них. Все эти дни, когда она жила с миссис Лорейн, больше всего она скучала по этим людям.
Помещичий дом представлял собой прекрасное трехэтажное здание с большим двором, окруженным стеной. Слева ворота вели в сад, а за ним была церковь. Справа располагались конюшни, псарни и богадельня.
— Были ли вы в этой церкви, мэм? — возбужденно спросила Стелла — ее воображение было захвачено прекрасной нормандской башней, возвышающейся над деревьями.
— Дорогая моя, я — католичка, — ответила миссис Лорейн строго.
— А в усадьбе вы бывали, мэм?
— Мистер Роджер Мэллок — священник англиканской церкви, — отвечала миссис Лорейн с прежней суровостью, — и он не очень-то жалует соседей-католиков. Но я все же была там однажды. Там очень красиво. Есть хоры для музыкантов, есть обеденная зала, обитая деревом, расписные потолки итальянской работы, на одном, я помню, богиня Флора в цветочной беседке. И я точно не скажу, моя дорогая, но, кажется, обои в одной комнате были сняты с трофейного французского судна. На них изображена высадка капитана Кука на дикий остров, и повсюду вытканы пальмы и голые туземцы.
— Вот это да! — восторженно выдохнула Стелла.
— По-моему, дорогая, это просто безвкусица, — сухо сказала миссис Лорейн. — И уж во всяком случае рядом с богиней Флорой… А еще золоченая карета и лошади шестеркой.
Она поджала губы, и Стелла подумала о том, как это странно, что разные представления о Боге даже самых лучших людей заставляют их относиться друг к другу с неприязнью.
Экипаж остановился возле богадельни: семь домиков, и каждому около двухсот лет. Мэллоки сравнительно недавно поселились на этих землях: они обосновались здесь чуть более ста пятидесяти лет назад. До них в усадьбе жили Карейсы, и некогда сам сэр Джордж Карейс основал на старости лет богадельню, будучи вдруг охвачен чувством, что, может, в своей жизни он не был таким добродетельным, каким мог бы быть.
«На старости лет он решил посвятить остаток дней своих Господу Богу и праведной жизни, — писал его биограф, — зная, как угодны Богу милосердие и добрые дела, он вознамерился сделать что-нибудь для бедных», — и построил богадельню. Домики стояли под одной крышей, но перед каждым был свой травяной газон, обнесенный каменной изгородью. В каждом домике было по две комнаты, и жили там только женщины или только мужчины. Владелец усадьбы выдавал им по шиллингу в неделю, а на Рождество — новую верхнюю одежду и новую рубашку или блузку.
Имя старухи, которую они пришли навестить, было Вильмотта Боган, но все звали ее бабусей Боган. Она лишилась всех средств — лишилась не сразу, это была, как говорили, долгая история — и под конец дошла до того, что нанималась полоть огороды. Последние два года она пропалывала сорняки у местной мелкой аристократии, пока не стала слишком старой, чтобы гнуть спину, и тогда мадам Мэллок сжалилась над ней и поместила ее в богадельню. Пару раз она полола и у миссис Лорейн, и миссис Лорейн не забыла про нее теперь, хотя, сказать по правде, не была страстной любительницей несчастных старушек.
— Ты только не обращай внимания на бабусину болтовню, дорогая, — шепнула она Стелле, когда они выходили из экипажа. — И на то, как она смотрит, тоже. Она со странностями и иногда говорит невероятнейшие вещи! А так как дети ей неинтересны, может быть, она будет немного резка с тобой.
Они прошли по узкой тропинке сквозь садик, где бабуся Боган выращивала травы, и их пышные юбки задевали растения, поднимая вихри ароматов. Матушка Спригг немного разбиралась в травах, и Стелла сразу заметила, что бабуся Боган, должно быть, тоже — у нее росли девять магических трав: чемерица, розмарин, шалфей, лаванда, мелисса, рута, майоран, полынь и вербена. Были и другие травы: мята, арника, ромашка, были растения, названия которых Стелла не знала, но эти девять росли на первом месте.
У каждого домика был свой вход — дубовая дверца, утопавшая в толщи старой каменной кладки, а по бокам — узкие ромбы окон старинного зеленого стекла и еще по два окна наверху. Дверь бабуси Боган была прикрыта неплотно, и сквозь щель выползал дымок и доносилось приглушенное пение.
Миссис Лорейн робко постучала в дверь и шепнула Стелле:
— Придется подождать, пока она не будет готова принять нас.
Они ждали минут десять, затем пение смолкло, легкие ноги прошагали по каменному полу, и дверь открылась. Стелла хотела поднять глаза, как это делают дети, чтобы увидеть либо взрослого, но, к ее радости и удивлению, карие глаза маленькой старушки, ростом не больше нее самой, смотрели ей прямо в глаза; и Стелла точно знала, что где-то ее уже видела. И казалось ошибкой называть бабусю Боган старой — несмотря на ее морщинистую темную, пергаментную кожу, крючковатый нос, дряблый старческий подбородок (ей уже стукнуло восемьдесят), ее глаза-изюмины были такими яркими, спина — прямой, а вся крошечная фигурка — такой подтянутой, что она была похожа скорее на ребенка, чем на старую женщину.
На ней было темно-коричневое кашемировое платье с широкими юбками, белый передник и чепец, на плечах ярко-красная шаль, и она была невероятно чистенькой и опрятной. Но в то же время впечатление от нее самой было таким ошеломляющим, таким ярким и резким, что человек неподготовленный наверно отпрянул бы, если б пронзительные глаза бабуси впились в него, а насмешливый смешок без слов возвестил бы, что она думает о том, что разглядела.
