Розмари Роджерс - Это неистовое сердце

– Если назначить встречу на американской земле, кто помешает Шеннону прибыть с полицией и ордером на мой арест?! Нет уж, я человек осторожный, а в Мексике мы будем на нейтральной территории. Сегодня пересечем границу, завтра пошлем мистеру Шеннону известие о том, что вы живы и здоровы и с нетерпением ждете свидания с ним. Может, предпочитаете написать сами, чтобы не возникало вопросов?

Я пожала плечами. Значит, придется ждать еще неделю. Какая разница, в конце концов! Еще несколько дней, чтобы подготовиться, взять себя в руки.

По правде говоря, я привыкла не доверять собственным эмоциям. Лежа в объятиях любовника, я спутала желание с любовью и извиняла любовью желание. Любовь! Какое заезженное слово! Как я презирала его раньше! Каким беспомощным становится влюбленный, как легко причинить ему боль.

Но несмотря на все попытки уговорить себя, взять в руки, словно нож поворачивался в ране каждый раз, когда я думала о Люкасе или слышала его имя. Какой смысл быть разумной, винить себя и дьявола Дэнджерфилдов в крови, когда невозможно задушить это чувство?!

Люкас… Люкас! Воспоминания о горячем теле, о стальных объятиях, о губах на моей груди и бедрах, о хриплом шепоте, уверениях в том, что я прекрасна, что он хочет меня. Дождь и пламя. Холод и жара. Поцелуи Люкаса – голодные, отчаянные, та фраза: «Неужели это ничего не значит для тебя?» Но что это означало для него, кроме удовлетворения мимолетного желания? Как назвать чувство, до сих пор имеющее власть ранить и лишать сил? Я могла носить маску бесстрастную, холодную, ничего не выдающую, но внутри не могла заставить себя стать безразличной.

И Хесус Монтойа наверняка подозревал, что кроется за моим внешним спокойствием, потому что я выдала себя, а он был не из тех, кто забывает.

Однажды я обвинила его в том, что он намеренно играет на слабостях других ради собственной выгоды, но он только улыбнулся:

– Дорогая сеньорита, а почему бы нет? Слабости врага придают силу, а где сила, там и власть. Вот вы родились богатой и знатной и все принимали как должное. Но не можете же утверждать, что деньги ничего для вас не значат!

– Да вы философ, – сухо ответила я, и его губы скривились в улыбку.

– Что-то в этом роде. Во всяком случае, считаю себя реалистом. Я родился в бедной семье пеона, работавшего на полях дона Эмильяно, богатого помещика, гордившегося испанским происхождением. У него были дочери, красивые, воспитанные и такие же высокомерные, как отец. Для молодых же хозяев не было большего удовольствия, чем повалить крестьянскую девушку прямо в поле, овладеть ею и уйти, насвистывая, прочь. Но простой пастух не смел и взглянуть на дочь хозяина, хотя бы та и отвечала ему взаимностью и даже… ну это не важно. Сын пеона стоит ниже последней хозяйской собаки, и за такую наглость его изобьют до полусмерти. Некоторые после наказания пресмыкаются еще больше, но другие, в которых сохранились остатки гордости, оставляют позади подобную жизнь, как змея старую кожу, и стремятся к иной цели. И теперь даже поместье, принадлежащее испанскому дону, стало моим, не говоря уже о том, что я взял его дочерей и даже его толстуху жену. Увы, бедный дон Эмильяно стал жертвой несчастного случая и не дожил до столь ужасных времен. – Он беззвучно рассмеялся. – Вижу, вы внимательно слушали. Научил ли вас чему-нибудь мой рассказ, открыл глаза? Видите, есть люди, которые сделают все ради денег. Комфорт, власть…

– Власть развращает!

– Совершенно верно, даже неподкупных. Вам это ни о чем не говорит?

Я взглянула ему прямо в глаза.

– Думаю, сеньор, вы стараетесь что-то объяснить мне… или предостерегаете. И поскольку называете меня своим другом, прошу, будьте откровенны. Какую цель вы преследуете?

– Уверены, что готовы все выслушать? Не хочу, чтобы вы считали, будто я специально толкнул вас в объятия Шеннона!

Сердце мое тревожно заколотилось. Я хотела слушать… и боялась.

– Что вы имеете в виду, сеньор? Может, хватит загадок и намеков? Если вы мой друг, скажите правду, пусть самую горькую.

Никогда не забуду его взгляд – насмешливый, ехидно-вопросительный.

– Правду, говорите? Ну что ж. Видели ли вы дополнение к завещанию отца? Говорил Люкас о нем? Смотрю, вы удивлены. Такой документ существовал, часть его – письмо, в котором Гай Дэнджерфилд выражает свои желания. Когда я сказал, что вы должны выйти замуж за Рамона, думал, вы обо всем знаете. Советую поискать более тщательно, когда возвратитесь. И не очень-то доверять всем подряд. И… если будет нужна помощь, только позовите.

– Конечно, не даром, – горько усмехнулась я, и он кивнул:

– Конечно. Но что такое несколько долларов между старыми друзьями? У меня такое чувство, сеньорита, что, узнав, кто ваши враги, вы познаете нужду в друзьях.

– И… Люкас мой враг?

– Никто никогда не мог угадать, о чем думает Люкас, – пожал плечами Монтойа. – Думаю, он сам себе худший враг. Но… если вы выйдете за Тодда, Люкас скорее всего не задумается сделать вас вдовой. И потом – разве не понимаете? Ранчо и все богатства будут принадлежать вам. Повезет вашему второму мужу, не так ли?

Я закусила губу, словно от удара, но на этот раз решила не позволить Монтойа увидеть, какой эффект произвели его слова. Нет-нет, то, на что он намекает, слишком чудовищно, невероятно. Неужели они решили завладеть всем? Неужели моя несчастная страсть к Люкасу натолкнула их на эту мысль? И чей это план: Илэны или Люкаса? А может, обоих? Черная королева и ее рыцарь. А в этой партии, разыгрываемой мастерами, я, кажется, только пешка. Но какова роль Монтойа? Где его место?

Этот человек по-прежнему оставался загадкой. Рассказывал о прежней жизни, и я не осмелилась спросить, что стало с дочерьми его хозяина, собирался отвезти меня к Тодду, но намекал, что вряд ли разумно выходить за него замуж. Предостерегал против Люкаса и Илэны, хотя назвал себя их другом. И моим. Что ему было нужно?

– Деньги, конечно, – откровенно заявил он. – Я не так молод и теперь женюсь. Появятся дети. Пора бы удалиться от дел. А кроме всего прочего, я восхищаюсь вами, сеньорита. С первой встречи я разглядел в вас сильный характер. У вас все преимущества – ум, образование, знатность, красота и богатство. Выбрасывать это на ветер – стыд и позор!

– Вы забыли честолюбие, – горько усмехнулась я. – И стремление к власти. Почему вы считаете, что нужно влезать в это грязное дело? Я приехала сюда только по желанию отца, хотела отдохнуть, подумать… жить спокойно. Но обнаружила, что попала в паутину вражды, к которой не имею отношения. Кровь, ужасы, насилие… О Боже! Я больна от хитростей, интриг, меня используют, управляют как куклой для удовлетворения чужих амбиций! Ранчо ничего не значит для меня, это не моя страна, и, будь я так умна, как вы говорите, немедленно уехала бы, вот только вернусь в мир нормальных людей. Может, опять отправлюсь в Индию, как хотела однажды.