Карен Рэнни - Превыше всего
У Кэтрин в голове пронеслось, что вкус сливок изменился — стал солоноватым, появился довольно приятный металлический привкус. Его бедра конвульсивно дернулись, с плотно сжатых губ сорвался тихий стон.
Она погрузилась в блаженное полузабытье. Раздался еще один стон. Она простонала? Он? Оба одновременно? Ни он, ни она этого не знали.
Он поглаживал ее короткими сильными движениями. Они должны были бы успокоить, но казались ей слишком медленными и сдержанными. Она хотела большего. Она должна добиться большего!
— Этого недостаточно, — пробормотала Кэтрин, заставляя себя приподняться, и требовательно посмотрела на мужа. Фрэдди положил руки на ее груди, слегка сжав пальцами подрагивающие соски. Он тяжело, хрипловато дышал. Ее вздохи становились все более учащенными, в них ощущалась мольба.
Она закричала. Наконец!
Обессиленный Фрэдди уронил голову на ее плечо. В голове шевельнулась мысль, что все произошло слишком быстро. Но даже если бы комната была охвачена огнем, он все равно бы не смог даже пошевельнуться.
Это было более чем странно при таком полном физическом удовлетворении, но душу его томила какая-то необъяснимая печаль. Почему? Этот вопрос он задавал себе, погружаясь в сон.
Глава 24
Когда Кэтрин проснулась, она вновь была одна. Фрэдди не просто потихоньку ушел из спальни, он вообще уехал из Монкрифа. Один из лакеев сообщил, что граф рано утром, как только рассвело, ускакал в Лондон. Слуга с явным сочувствием в голосе сказал, что хозяин даже не взял с собой дорожную сумку, видимо, потому, что в лондонском доме у него было достаточно одежды. Когда вернется? Граф ничего не сказал об этом. Честно говоря, он вообще ничего не говорил. Распорядился седлать Монти и умчался, будто сам дьявол гнался за ним по пятам. Да, пока готовили коня, граф долго стоял вот здесь, на ступеньках, глядя на восток, будто впервые в жизни видел, как восходит солнце.
Джули то и дело спрашивала об отце, который за последнее время превратился в ее глазах в настоящего героя. Робби радостно заверещал, когда она понесла его в кабинет Фрэдди, но не найдя там отца, залился слезами. Кэтрин сама чуть не заплакала. Зачем Фрэдди понадобилось ехать в Лондон? Почему именно сейчас? Что он собирается там делать, с кем встречаться? И самое главное, почему он уехал именно после этой их ночи? Бессонными ночами Кэтрин пыталась ответить на эти вопросы и не могла. Он даже не сказал никому, когда вернется.
Письмо от Фрэдди пришло только через неделю. Привез его молодой курьер, которого она видела как-то в Мертонвуде. Кэтрин распечатала конверт прямо в холле, пробежала глазами по строчкам и смертельно побледнела. Повернувшись к курьеру, она торопливо предложила ему перекусить с дороги, извинилась и удалилась в свою спальню. Плотно закрыв за собой дверь, она вновь развернула дрожащими пальцами послание и перечитала его:
«Я начал юридическое оформление прав наших детей. Ради их благополучия нам придется сохранять перед посторонними видимость нормальных семейных отношений. Монкриф — твой до тех пор, пока Робби не унаследует его.
Фридрих Аллен Латтимор».
Не было сил даже произнести проклятия. Кэтрин почувствовала себя опустошенной, лишенной воли и жизненной энергии. В течение часа она сидела почти неподвижно и очнулась, лишь с удивлением почувствовав, что вся горит. Однако лоб на ощупь оказался холодным. Она смочила пальцы ледяной водой и снова потрогала голову. Все было в порядке. Когда она начала одеваться к обеду, то поняла, что этот жар не от болезни. Горела ее душа. Она начала сердиться. Как же глупа она все-таки оказалась! Она убежала, борясь за благополучие Джули. Защищая Робби, она прятала его. Противостоять обаянию графа она пыталась, просто избегая его. Она была откровенна, когда сказала Мириам, что устала убегать от своих проблем. Но даже в этом признании она хотела уйти от вопросов, которые ставила перед ней жизнь. Она стремилась опереться на плечи Берты, затем Мириам, спрятаться, если быть до конца откровенной, за спины детей. Даже в своем страстном стремлении к собственному мужу она не была правдива. Зачем ей понадобилось жить со своим мужем так же, как они жили в Мертонвуде: чужие днем, пылкие влюбленные ночью?
Вот и пришло время, когда ей уже никто не сможет помочь. Ни Берта. Ни Мириам. Ни тем более родители, которые уже давно избавлены от земных забот. Ни призрак Констанции, бесспорные истины которой слились с укорами собственной совести.
Кэтрин обедала в столовой одна в полной тишине. К концу обеда она приняла решение. Посоветовавшись с дворецким, Кэтрин уговорила Абигейль помочь ей. Вызвали главного конюха, и к девяти часам вечера все было готово. На рассвете Кэтрин с двумя детьми и горничной выехала в Лондон, Робби сжимал ящик с оловянными солдатиками, Абигейль куталась в одеяло, на багажнике кареты возвышались четыре туго привязанных сундука, а позади трусил пони Джули.
Если Фрэдди намерен отказаться от совместной жизни, он обязан, черт побери, сказать ей это в лицо. Она сделает все, что в ее силах, чтобы вернуть мужа. Они взрослые люди, им есть что терять, и вряд ли по отдельности им будет легче.
Кэтрин вспомнила одно из отцовских наставлений и даже улыбнулась. Ей было тогда лет восемь. Она стояла перед отцом, почесывая заднее место, и довольно грубо требовала объяснить, за что ее выпороли. Барон объяснил, что ее наказали за непослушание, а затем, хитро усмехнувшись, добавил, что если она и дальше будет вести себя как упрямый мул, то он и будет относиться к ней как к мулу. Как известно, это животное слушается только под ударами хлыста. Кэтрин тогда очень не понравилось, что ее сравнили с упрямым мулом, но, как оказалось, сравнение было верным, а совет полезным. Она еще раз улыбнулась. Ей предстоит привлечь к себе внимание Фрэдди. И она сделает это, если даже потребуется не хлыст, а хороший удар дубинкой между глаз.
Как и в первые посещения, Лондон ей не понравился. Каждая поездка в столицу, подумала Кэтрин, связана с определенными событиями в ее жизни. В первый раз она приехала в этот переполненный людьми город в дилижансе в компании с пахнущими чесноком мужчинами и какой-то старой каргой, обнажающей черные десны в ужасной улыбке. Второе появление было более стремительным. Она мчалась верхом на Монти, совершенно ничего не замечая вокруг, ни шума, ни зловония. Ехать в удобной карете было, конечно, приятнее, но на душе от этого не было спокойнее. Джули вдруг загрустила об отце и безутешно плакала на протяжении последних двадцати миль, а у Робби болел животик, что уже одно могло превратить любое путешествие в ночной кошмар. К тому же и Абигейль то и дело шмыгала носом, вспоминая о своем возлюбленном. Это был тот самый лакей, который по всем правилам светских церемоний вручал графу послание Кэтрин. И делал он это только в обмен на поцелуи хохотушки Абигейль.
