Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“
Он видел ее улыбку, радостную, растроганную, он слышал ее ласковый, еще немного детский в некоторых переходах, голос. Он видел ее такой, как накануне, смелой и такой застенчивой вместе с тем… Она была здесь, совсем близко; она была здесь.
Тремор вошел; в дверях он видел спящий силуэт рыцаря. Все было очень спокойно и безмолвно вокруг этого спящего каменного рыцаря. А Сюзанна?
Тонкая и легкая фигура бросилась из глубины часовни, и Тремор испытал сначала немного ребяческое разочарование, неожиданно увидав — как шесть месяцев назад, — маленькую велосипедистку в мальчишеском костюме, представшую перед ним, в один весенний вечер под голубым сиянием готического церковного окна.
Не ее ожидал он. О! нет, совсем не ее! Он это очень живо почувствовал, но постарался побороть первое впечатление, которое при том ему казалось немного смешным; и он улыбнулся… может быть эта улыбка была также ответом на другую улыбку, ту, которая показалась из тени, вместе с злополучным костюмом спорта.
— Ах! наконец-то вы!
Она протянула обе руки, и обезоруженный, Тремор взял их и поцеловал одну за другой.
Она еще улыбалась, с сияющими глазами, очень женственно-красивая, и Мишель смотрел на нее, забывая все, кроме нее!
— Пожалуйте, господин ученый, — сказала она, взяв в свою очередь руку молодого человека, — потрудитесь разобрать очень древнюю и несомненно представляющую исторический интерес надпись.
Она провела Мишеля вглубь часовни и среди многочисленных написанных на стене женских имен, дань легенде, она ему шаловливо указала на одно, которое было единственным в своем роде, по крайней мере по своей чужестранной форме, имя очень короткое: „Сюзи“. Эти четыре буквы были те, что начертала некогда маленькая велосипедистка при свете фонаря, между тем как Мишель, равнодушный к тому, что делала его молодая спутница, занятый воспоминаниями, стоял на пороге двери и грустно смотрел на падавший дождь.
— Мишель, — спросила мисс Северн, повторяя с легким волнением в своем смеющемся голосе слова легенды: — „Есть ли более нежное имя?“
Тремор покачал головой.
— Нет, моя дорогая Сюзи, для меня нет, — сказал он мягко, — я не знаю более нежного имени.
Сюзанна смотрела на него с беспокойным вниманием.
— Даже не имя Аллис?
— Даже.
Она продолжала с невольным ударением:
— Даже не имя… Фаустины?
— Даже не это. О! клянусь вам!
— Вы помните, — продолжала Сюзи более весело, — я нашла, что вы похожи на рыцаря, я это и теперь нахожу.
— Да, конечно, я помню.
— А вы помните, что говорить легенда, которую вы мне рассказывали? Одно только имя более нежное, чем имя Аллис, должно было вернуть покой бедному рыцарю. Может он мирно спать, Мишель?
Мишель улыбался совсем помолодевшей улыбкой.
— Легенда говорила еще другое, от чего крестьянские девушки боялись вписать свои имена в часовне. Она говорила, что очень влюбленный в ту, которая его спасет, рыцарь не позволит ей иметь другого супруга, кроме него… Вы правы, моя Занна, рыцарь и я, мы немного похожи друг на друга.
— Вы очень схожи друг с другом, что касается ревности… Сознайтесь!
Но она не дала Мишелю времени сознаться:
— Что вы ей писали в вашем письме, этой негодной графине! — воскликнула она, снова охваченная подозрением.
Тремор не мог удержаться от смеха при этом неожиданном вопросе.
— Я ей писал, что моя невеста только что была очень больна, что один момент я боялся ее потерять и что еще слишком обеспокоен, чтобы ее оставить даже хотя бы на один день.
— О! Майк, это было совсем неправда! но как вы мило поступили, написав это! Я ненавижу эту женщину!
— О! почему?
— Потому. Она вам более не писала?
— Нет.
— Вы ее более никогда не увидите?
— Очень возможно, что более никогда. Но я мог бы без опасений с нею встретиться, уверяю вас!
— Вы совсем, совсем ее больше не любите?
— Уже очень давно, Сюзи, я ее более не люблю.
— Это правда?
— Ну да, правда.
— Совершенно?
— Совершенно.
Мисс Северн соображала одну минуту, затем, положив мило руки на плечи Мишеля, она посмотрела на него немного снизу, глазами, сияющими радостью:
— Все равно, — заявила она, — мне бы хотелось, мне бы гораздо больше хотелось, чтобы вы ее более не видели.
Мишель завладел обеими маленькими ручками, удерживая их, и еще минуту он молча смотрел на хорошенькую кокетливую головку с опущенными ресницами.
— Сюзи, — пробормотал он наконец, решаясь заговорить, — зачем надели вы этот ужасный костюм, который мне не нравится?
Она повернула голову по направлению к двери:
— Со мной мой велосипед, — забавно пояснила она.
Но объяснение не показалось достаточным, так как Мишель продолжал тем же тоном нежного упрека;
— Когда я вижу вас так переодетой, я не узнаю более мою хорошенькую невесту; вы имеете вид противного маленького мальчишки.
— Нужно же было восстановить прошлое, — сказала она с тем же забавным выражением, — и затем…
Она остановилась и сказала более тихо, внезапно растроганная:
— Мишель, я далеко не совершенна, многого мне не хватает! У меня есть недостатки, много. Кто знает? Может быть нужно, чтобы я их вам именно сегодня напомнила? Этот гадкий маленький мальчишка, который часто вас шокировал, он не умер во мне… От времени до времени, увы! он появится. О! это верно! Даже когда мы будем женаты… Он вам еще будет досаждать, раздражать вас и… я хочу, чтобы вы его полюбили, хотя он вам и не нравится, так же, как вы любите Сюзи, которая вам нравится… О! дорогой, милый, я хочу, чтобы вы его любили!
Она говорила тихо, застенчиво, с нежной боязнью, с красивой покорностью влюбленной, выражая насколько могла лучше, и чувствуя всю недостаточность слов, то пламенное желание, ту потребность исключительной любви, любовной снисходительности, которые были у нее в сердце. И Мишель был глубоко тронут. Он также, совсем тихо, как будто эти слова не должны были даже быть услышаны таинственным миром растений и камней, как будто эта тайна должна была принадлежать одной только Сюзанне, сказал ей то, чего она так ждала:
— Да, я его полюблю, я его люблю… Я люблю вас одну, я люблю все, что в вас, все, что есть — вы…
И он прибавил, улыбаясь немного сконфуженно:
— Я также имею недостатки и гораздо более чем вы, может быть!.. Забыли вы, как часто я бывал несправедлив, зол… даже в отношении вас, которую я обожал? Будем же хорошенько любить друг друга, моя дорогая. Будем любить друг друга такими, как мы есть.
И никогда еще, как в этот час, он не чувствовал, насколько он любил Сюзанну, „такой, какой она была“, такой, какой сделали ее природа, среда, воспитание, такой, какой она оказалась мало-помалу под влиянием новых обстоятельств и новых чувств. Он любил в ней не идеал, но ее всю; он любил ее той исключительной и ясновидящей любовью, о которой со своей загадочной улыбкой на губах говорила графиня Вронская на морском берегу в Трувилле.
