Гюи Шантеплёр - Невеста „1-го Апреля“
Мишель слушал со страшным напряжением в лице, с бледными губами, не смея говорить, не смея угадывать, что скажет Сюзанна; вся жизнь его существа сосредоточилась во взгляде, которым он испытывал взволнованное лицо молодой девушки.
На одно почти незаметное мгновение мисс Северн остановилась, затем, сложив руки и наполовину плача:
— О! Мишель, — молила она, — я буду работать, если нужно… Умоляю вас, женитесь на мне, несмотря ни на что, я…
Но уже с заглушенным криком, с криком почти мучительного упоения, Мишель ее схватил, заключил в свои объятия. И в продолжение долгого момента он удерживал ее таким образом подле себя, не находя слов, чтобы высказать, какую он испытывал торжествующую радость, теряя всякое представление о времени, о событиях, о вещах, окружавших его, — с затуманенными глазами, с шумом моря в ушах, не видя даже ее, возлюбленную, испытывая только ощущение ее нежного, доверчивого, совсем близкого присутствия, аромата ее волос, живую теплоту ее лба, терпкий вкус ее слез, безумное волнение ее бедного, маленького сердечка.
Когда он заговорил, это было как бы во сне, совсем тихо, с бессмысленным страхом оживить пережитые горести,
— Вы ведь хотели выйти замуж только за богатого?
— Я не знала…
— Вы меня немножко, значит, любите?
Маленький проблеск улыбки показался сквозь лившиеся обильно слезы.
— Немного, — прошептала она, — да, это так…
— Моя Занночка, мое любимое дитя, мое сокровище. Я вас боготворю.
Теперь он на нее смотрел, ею любовался; он удивлялся, находя ее в одно и то же время совершенно изменившейся и совсем тою же; он целовал ее волосы, целовал ее слезы, наслаждаясь более спокойно, более сознательно чем в первую минуту блаженством быть любимым ею настоящей любовью, любовью более сильной, чем события, и достаточно могущественной, чтобы над ними господствовать, чтобы их, может быть, изменить, чтобы превратить горести в радости и заботы во взволнованное счастье…
Затем Сюзанна села на то место, на котором он так много страдал из- за нее минуту перед тем.
Тогда мечта, так часто вызываемая маленькой невестой и которая еще третьего дня переживалась ею в ее отчаянии, осуществилась.
Так же, как на следующий день после бала в Шеснэ, она увидела у своих ног нелюдимого владельца башни Сен-Сильвера. Он крепко держал маленькие, дрожавшие ручки и, доверчивый, он наконец дал заговорить своему сердцу. Совсем тихо, не обдумывая, он говорил молодой девушке множество вещей: что он ее страстно любит, что он ее боготворит, что он счастлив, что он давно уже ее обожает, что он никогда не осмеливался ей это сказать из опасения, что он не любим ею так же сильно, как он любит, и что, однако, он страдает от своего молчания и что он ревновал ее к Деплану, к Полю Рео, ко всем… Он говорил, что он еще достаточно богат, чтобы устроить своей возлюбленной обеспеченную и спокойную жизнь, что он ее достаточно любит, чтобы эта жизнь была счастлива, он, однако, прибавил, что если бы ему даже пришлось сделаться „бедным, маленьким провинциальным архивариусом “ или чем-нибудь в этом роде, никогда у него, любимого ею, не хватило бы мужества отказаться от нее, даже если бы пришлось принять ее жертву, видеть ее участницей в общей борьбе. И каких только тут не было проектов насчет будущего, импровизированных, несвязных, немного безрассудных! Он говорил, как они устроят свою жизнь, что он будет много работать с радостью в сердце, что они будут скромно жить в Париже и что, может быть, им удастся сохранить башню Сен-Сильвер… И затем опять, что он любит, что он обожает свою Сюзи, свою маленькую Занночку и что он счастлив!
Она слушала восхищенная, редко вставляя слово. Она нашла заступника, столь желанное убежище. Ей казалось, что ей нечего более желать на свете. Было ли когда-нибудь время, когда она иначе представляла себе жизнь и счастье? Ей казалось, что все, что говорил Мишель, было прекрасно, справедливо, что все, что он ни пожелает, что он ни сделает, будет столь же прекрасно и благородно. Ей казалось, что этот час, — о котором она думала в одно и то же время с надеждой, что он может быть явится когда-нибудь, и почти с уверенностью, что он никогда не наступит, — был еще более сладостный, чем он представлялся в ее мечтах. Она вкушала его чудную радость с каким-то удивлением. Ведь это был, действительно, Мишель, находившийся здесь подле нее, говоривший, повторявший все эти нежные слова… Это не мог быть никто другой, кроме него, несомненно, это был он, и однако, как это было странно!.. И Сюзанна смутно чувствовала, что она испытала бы ту же самую радость, то же доверие, как если бы измышления доброго Дарана были истиной.
Через минуту, на вопрос Мишеля, молодая девушка рассказала о разговоре с Клодом и об ее горе, ее безумной решимости. Ей хотелось оправдаться в своем необдуманном бегстве; может быть, ей также хотелось услышать из уст Мишеля рассказ, кратко сообщенный Дараном.
Этот рассказ был еще новым наслаждением,
— Я вас очень поразила, Майк, в этот день, у Бетюнов. Я вам наговорила нелепостей; представляли вы себе когда-нибудь молодую девушку — невесту, подобную мне?
Он улыбался.
— Нет.
— Я вам не понравилась?
И не дожидаясь ответа:
— О, Мишель! я была невежественна! Я не умела еще ни скрывать, ни хитрить, я не имела никакого понятия о французских нравах… Теперь я научилась… Майк, если я вам не особенно не нравилась, если даже что-нибудь вам во мне нравилось, почему вы были так нелюбезны? О! дорогой, совершенно несносны! Как же могла я интересоваться человеком до такой степени неприятным, как вы?
— Я был так ревнив! а вы были такая кокетка и затем до такой степени „американка“, и затем… я вас так любил!
— О! разве эта причина!.. А теперь вот уже целых полчаса, что вы меня не браните! Однако, мне кажется, я сегодня учинила самую страшную из моих „американских“ выходок.
— Во Франции, мисс Северн, — продолжала молодая девушка с забавно серьезным видом, — хорошо воспитанная молодая девушка, не позволила бы себе никогда явиться таким образом, совершенно одна, к холостому человеку — даже если бы это был ее жених. Французские обычаи…
— Как вы хорошо сделали, забыв в эту минуту французские обычаи, моя дорогая, маленькая сумасбродка!
Сюзи смеялась тем влажным, точно опьяненным смехом, который появился у нее с ее новым счастьем.
— Но, — сказала она, — только на этот раз… Я их совсем не забыла, напротив!
Она вся покраснела, ее длинные ресницы опустились, и светлый взгляд струился сквозь них; она пробормотала:
— Я думала, что если я так приду, совсем одна, к „bachelor“[35], вы будете вынуждены стать моим мужем, вот!
