Невеста из империи Зла - Эльвира Валерьевна Барякина
А Марике представлялось, что ее любовь похожа на дельфина, спасшего утопающего в открытом море: только благодаря ей она все еще не шла ко дну. Но в последнее время ее все чаще и чаще обуревали сомнения: а что, если дельфины далеко не всегда спасают людей? Ведь мы знаем рассказы только тех, кого они вытолкали к берегу. А что, если есть те, кого они увели в море?
Марика боролась с подобными мыслями как с извращенной ересью. «Я жду, я верю!» — заклинала она себя. Но кто бы знал, как это тяжело — ждать неизвестно чего!
Алексу запомнилось, как самолет заходил на посадку в Лос-Анджелесе. Солнце садилось, и все вокруг было розово-рыжим. Земля внизу напоминала кожу очень старой женщины, а город — карту самого себя. И как-то не верилось, что в недрах этой карты могут кипеть страсти и вершиться судьбы: с высоты человеческая жизнь казалась совершенно игрушечной.
В первые дни Алекс все никак не мог осознать, что он вернулся. Белая терраса, кресло с пушистым пледом, колибри в ветках рододендронов… Все было знакомым и родным, но в то же время он не чувствовал себя дома.
И дело было не в том, что он скучал по Советскому Союзу — напротив, впервые за последние месяцы Алекс ощущал себя в полной безопасности. Просто дом — это то место, где ты можешь быть спокойным и счастливым. А Алекс не был ни спокоен, ни счастлив. Отчаянно, до исступления и самоистязания, он скучал по Марике. Не было ночи, чтобы она не снилась ему. Или, может, он думал о ней во сне? Мысли текли, текли…
«Я ни разу не видел тебя в летнем платье. У тебя наверняка есть какое-нибудь голубое, шелковое. Ты идешь в нем по улице, а ветер обвивает юбку вокруг твоих ног…»
Очнувшись от своих видений, Алекс долго лежал, уставившись взглядом в потолок. И на смену этим полуснам-полутоске приходило исступление: «Господи! Ну лиши Ты меня сновидений! Я ведь не о многом прошу!»
А еще Алекс думал о том, что невольно сделал Марику несчастной. Раньше она была уверена в том, что живет в самом справедливом государстве, руководимом самыми выдающимися чиновниками. Она чувствовала себя под защитой и смела не бояться своего будущего.
Но с появлением Алекса вдруг оказалось, что многое вокруг устроено неправильно. Он не открывал ей глаза, он сам поначалу не очень понимал, что происходит. Просто они с Марикой, сами не желая того, взбаламутили тихую гладь советской системы, и на поверхность всплыли вопиющая ложь, бессердечие и бессмысленная агрессия государства против человека.
И как жить, если ты видишь все это? Единственное, что может спасти в таких случаях, — это слепая вера в правильность курса и непогрешимость руководителей.
«Эта вера как героин, — думал Алекс. — Отбери ее — и у человека будет ломка; оставь — и получишь медленную деградацию и смерть. Причем не только отдельных людей, но и вообще государства в целом».
Ведь неслучайно в СССР ненавидели всех, кто покушался на веру, — диссидентов, правозащитников, эмигрантов. Они лишали людей главного — иллюзии счастья. А за такие преступления не прощают.
И ничего нельзя сделать. И никому не поможешь. Оставалось только удивляться, как в таких условиях кто-то умудряется быть сильным, умным и добрым.
У Алекса тоже началась «ломка». «Кто я теперь? — думал он. — По паспорту — американец. По происхождению — помесь народов. По убеждениям… Да идите вы все к черту! Нет у меня никаких убеждений! Отдайте мне мою девочку! Все остальное не имеет ни малейшего значения!»
Целый месяц он провел в одиночестве дома. Сесть за диссертацию было выше его сил. В университет он не ходил, на приглашения друзей не отвечал. Слишком страшно было наткнуться на испуганно-любопытные расспросы и поздравления с тем, что ему наконец-то удалось сбежать из «Империи Зла». В США была своя героиновая вера, которая не допускала мысли, что там Алекс был гораздо счастливее, чем здесь, в Лос-Анджелесе.
Скомканные простыни, на которых они с Марикой засыпали, ее накрученное на голову полотенце, аромат ее крема для рук — у этого счастья было столько знамений и признаков!
Алекс миллион раз корил себя: надо было остаться в СССР! Преступником, нелегалом, беженцем — кем угодно, лишь бы быть вместе с Марикой. А он вместо этого взял и уехал.
Неужели с самого начала не было понятно, что «сделать все правильно» ему не удастся? Эти «правила» писались не им и не для него. И бесполезно было ждать от них какой-то разумности: мол, если сделать все по закону, то рано или поздно тебе воздастся. Никому ничего не воздастся! Никому!
Слава богу, что хоть мама ни о чем его не спрашивала. Каким-то внутренним чутьем она поняла, что пока Алекса надо оставить в покое. И все же она менялась в лице, видя, как он кидается к телевизору, когда начинали показывать что-нибудь о Советском Союзе.
Однажды Алекс застал, как она потихонечку заглядывает в ящик его стола, где он прятал фотографии Марики. Первой его реакцией было подбежать, вырвать их, закричать, что это непорядочно — лазить по чужим вещам. Но кое-как он сумел взять себя в руки.
Не замечая присутствия сына, мама смотрела на изображение девушки в светлом свитере.
Мамина жизнь была проста и понятна. У нее была хорошая работа, отношения с бойфрендом, сезонные распродажи и вера в выигрыш в лотерею. Она всей душой хотела помочь своему ребенку, ну да что она могла сделать?
— А пускай твоя Марика выедет в Западную Германию, — пыталась придумать она выход из ситуации. — Тебе туда виза не нужна, и вы запросто сможете встретиться.
Алекс только вздыхал:
— Мам, Марика не может выехать из страны без загранпаспорта.
— Ах да! — расстраивалась мама. — Я забыла. А что, если она подаст в суд на правительство? Ведь так можно и деньги выиграть и паспорт получить.
Советские реалии были для нее непостижимы.
«Бедная! Как она, должно быть, переживает за меня», — с грустной нежностью думал Алекс.
Нужно было как-то устраиваться в жизни, и до конца лета он проработал в банке. А с сентября ему предложили место преподавателя в колледже.
Алекс вновь начал ходить с Хесусом в спортзал, болтаться по друзьям и вечеринкам…
Появлялись и исчезали какие-то девушки. Почему-то они запоминались ему не лицами и словами, а
