Джудит Тарр - Дочь орла
Теперь он вполне стал собой. Глаза его блестели, лицо было полно жизни. Тени под глазами были не больше, чем у любого другого человека, живущего напряженной жизнью.
— Галлия пошла тебе на пользу, — заметила Аспасия.
— Здесь дом. — Он взял их обоих под руки и повел вниз по вымощенной камнем улице. Он с гордостью топнул ногой.
— Римляне, — сказал он. — Они строили на века.
— Италия никогда не была твоей страной, — заметила Аспасия. — Как и Испания. Твое место здесь.
Он кивнул:
— Я сам не осознавал этого, пока не вернулся. Понимаешь, это не просто Галлия. Это Реймс. Чем ближе я подъезжал, тем счастливее становился. Въезжая в городские ворота, я уже пел.
Аспасия улыбалась, чувствуя странную неловкость — так непривычно стало для нее улыбаться:
— Наверное, Реймс тоже рад твоему возвращению. Для тебя сразу нашлась работа в школе.
— Конечно. Эриберт заболел. Слава Богу, Исмаил, что приехал, а то ведь тут нет никого, кто хотя бы походил на врача. Эриберт заболел, и не нашлось никого, кто мог его заменить по классу музыки, а с математикой тут всегда было плохо. У них даже не хватило ума подготовить кого-то из молодых, чтобы он учил начинающих, а при необходимости занимался бы и со старшими. За все время моего отсутствия они палец о палец не ударили.
— Значит, им нужен ты, — сказал Исмаил.
— Научить бы их соображать. — Герберт тряхнул головой. — Ну, вот, а я еще обещал, что не буду портить вам настроение своими заботами. Полюбуйтесь лучше на мой город.
Он подвел их к дверям собора. Солнце клонилось к западу, освещая золотисто-серый камень башни и сверкая огнем в витраже над дверью. Аспасия знала, что рисунок витража заимствован из Равенны. Она повернулась к городу.
Четкая планировка улиц отражала вкус римлян, но франки исказили ее прямые линии, добавив поворотов и изломов. Скопление соломенных крыш. Рынок с разноцветными навесами торговцев казался старым лоскутным одеялом. Всюду суетились люди, не так много и не так деловито, как в ее родном Городе, но достаточно много и живо, чтобы на это было приятно смотреть.
— Что бы мы ни делали, — сказал Герберт, — кто бы ни назвал себя их господином, они будут продолжать жить. Может быть, нелегко при плохом господине, но люди, как сорняки. Они выживают в самых суровых условиях. Никого из них особенно не волнует, Генрих или Оттон правит Германией. Во всяком случае не больше, чем солнце в небесах или земля под ногами. И все же, — продолжал он, — нам не может быть все равно. Хороший господин лучше для народа, чем плохой; власть, основанная на законе, лучше, чем власть, полученная силой или обманом. Это я понял в Боббио. Поэтому я вернулся сюда.
— Аминь, — закончил Исмаил тем же тоном, удивив их обоих. Он сверкнул белозубой улыбкой. — Когда ваш дьявол цитирует священное писание, дьявол мавров может подпевать. — Герберт захохотал; Аспасия улыбнулась. Исмаил продолжал: — Оставим проповеди, друг мой, дело плохо. Может ли твой архиепископ сделать что-нибудь, чтобы исправить положение?
— Ты сам можешь его спросить, — отвечал Герберт, открывая небольшую дверцу и приглашая их внутрь.
В соборе царил полумрак, горела лишь одна лампа, и пламя заката, смягченное цветными стеклами, пробивалось в окна. Одно из окон с северной стороны представляло собой целую картину из цветного стекла, отражение которой словно висело в воздухе. В солнечном свете витраж казался сделанным из рубинов, сапфиров, изумрудов, бриллиантов и еще каких-то драгоценных камней.
Может быть, потом Аспасия найдет минутку, чтобы разглядеть эту красоту. Сейчас Герберт быстро прошел мимо, даже не взглянув, лишь на мгновение преклонил колена перед высоким алтарем.
Хотя она видела каменное здание собора снаружи, он запомнится ей бесплотным, состоящим из теней и света. Ряды колонн уходили в темноту, увенчанные высокими круглыми арками, светились витражи окон, а вверху под куполом стояли на страже ряды святых. Она не успела разглядеть их, торопливо входя вслед за Гербертом в ярко освещенную ризницу.
Не свет ослепил ее. В открытом шкафу переливались шелковые, бархатные, из золотой парчи, сияющие драгоценными камнями одеяния, а в углу сверкал золотом епископский посох. У открытого шкафа спиной к ним стоял человек.
Он обернулся. Это был пожилой человек, его когда-то песочного цвета волосы были почти седыми, легкая борода белая, как снег. У него было продолговатое умное лицо ученого, ласковые серые глаза. Они радостно улыбнулись, когда он заметил Герберта.
Герберт опустился на одно колено и поцеловал кольцо на руке человека. Аспасия заметила аметист и поняла, кто перед ней. Это был сам архиепископ Адальберон. Он улыбался, пока Герберт вставал, и терпеливо ждал, пока Аспасия последовала его примеру. Исмаил не поцеловал кольца христианского священника. Он почтительно поклонился. Адальберон рассматривал его с удовольствием и откровенным любопытством.
— Понятно, — сказал он. Голос соответствовал его стройному высокому телу: негромкий, но ясный и мелодичный. — Ты друг мастера Герберта из Кордовы. Он много рассказывал о тебе.
Исмаил склонил голову:
— Большая честь для меня познакомиться с другом моего друга.
Адальберон улыбнулся широко и приветливо. Аспасия подумала, что он отнюдь не глуп и не наивен. В галльской церкви только Суассон занимал более высокое положение; но в Реймсе короновали королей Франции. Архиепископ Реймский должен быть хитроумным, как византиец, если и не таким беспощадным. Он сказал Исмаилу:
— Если тебе здесь неприятно, мы можем пойти в другое место.
Губы Исмаила дрогнули. Он редко поддавался чужому обаянию, но кто из князей церкви потрудился подумать о чувствах иноверца? Он ответил мягко, без своего обычного нетерпения:
— Как мне может быть неприятно в Божьем храме?
— Исмаила ничего не раздражает, — сказал Герберт, — кроме глупости. А разве здесь у нас она встречается?
Адальберон засмеялся:
— Только мне.
Он предложил им сесть. Там были скамья, табурет и высокое кресло, которое привычно занял Адальберон. Аспасия завладела табуретом, к неудовольствию Герберта. Она усмехнулась в ответ. Он воздел глаза к небу и сел на скамью рядом с Исмаилом.
Она знала, что низенький табурет у ног архиепископа — место едва ли почетное, но ей было удобно. Она сложила руки на коленях и улыбалась, глядя на него снизу. Он улыбнулся в ответ.
— А ты, — сказал он, — принцесса Аспасия. Или ты предпочитаешь, чтобы я называл тебя Феофано?
— Пожалуйста, зовите меня Аспасией, мой господин, — отвечала она.
