Джудит Тарр - Дочь орла
Она не предупредила о приезде. Своими глазами она видела, проезжая, как страна франков собиралась на помощь Генриху. В селениях шел набор рекрутов, звенели молоты в кузницах: там ковали оружие, из города в город летели гонцы. Надежда покидала Аспасию. Отчаяние охватывало ее. Она совершила ошибку: она должна была остаться с Оттоном, она должна была пытаться освободить его.
Исмаил считал малодушным страдать из-за того, что нельзя изменить. Ведь проще всего и всего бесполезнее изводить себя бесплодными сожалениями, пока не сойдешь с ума и не спрячешься от жизни в безумие. Мудрость изгнанника.
А она? Она тоже изгнанница? Она не забывала Город никогда. Каждый вечер она возносила Богу молитву, чтобы Он хранил ее Город, и молилась, чтобы Он позволил увидеть его хоть раз перед смертью. Но теперь ее дом был на Западе. Дом был там, где была Феофано.
Хотя нет. Кое-что изменилось. Дом был там, где был Оттон. А его у нее отняли.
Она не подозревала, что способна на чувства, которые теперь обуревали ее. Она по-прежнему любила Феофано как свое дитя, она гордилась ею, она была для нее матерью, старшей сестрой, преданной подругой, и это не могло измениться. Но Оттон был для нее больше, чем сын. Оттона ее душа признала своим королем.
— Ты похожа на кошку, — сказал ей однажды Исмаил. — Кошка сама выбирает себе дом и хозяина. И даже иногда она его слушается. Но выбирает-то по собственному усмотрению, просто потому, что ей это пришло в голову.
Она засмеялась тогда, но не поверила. Она была преданной слугой, верным другом. Но, пожалуй, в его словах была правда.
Она шла по улицам Реймса, полная уверенности, что сделает все возможное и невозможное, чтобы послужить своему королю.
Окружение архиепископа поразило ее беспечной самоуверенностью. Они считали, что появление разбойников на востоке им ничем не грозит, хотя само по себе и опасно и может предвещать что-то недоброе. В королевстве, управляемом твердой рукой, не бывает разбойников. И в Германии, и в Лотарингии они уже появились.
— Здесь, на западе, слава Богу, все спокойно, — сказал ей управитель, проводивший ее в дом для гостей. Аспасия и ее люди будут жить вместе с паломниками, но места хватит на всех. Архиепископ примет их, как только позволят дела. Может быть, пока они перекусят, помоются, отдохнут?
— Да, с удовольствием, — сказала Аспасия. — Но нет необходимости сразу же беспокоить архиепископа. В городе ли мастер Герберт?
Лицо управителя сразу стало приветливым:
— Мастер Герберт сейчас должен быть в школе. Как только он прибыл, тотчас стал вести занятия по математике и музыке вместо заболевшего мастера Эриберта. Я пошлю к нему сообщить, что вы здесь.
Аспасия кивнула головой в знак согласия. Он поклонился и ушел.
В Реймсе сохранились римские бани, древние, обветшавшие, но все еще служащие делу чистоты. Исмаил отправился прямиком туда. Несколько его спутников, в основном ломбардцы, тоже поплелись следом. Аспасия с Хильдой, разыскивая вход на женскую половину, слышали, как Исмаил поучает банщиков насчет восточной бани хаммам.
Все было в соответствии с римскими обычаями, а их здесь до сих пор помнили. Аспасия почувствовала себя такой чистой впервые с тех пор, как покинула Аахен. В Реймсе не было горячих источников, но вода в бассейне была хорошо нагрета. Горячая вода расслабила мышцы, смыла грязь и усталость от дороги, почти убаюкала Аспасию.
Хильда была счастлива. Аспасия не спрашивала ни у кого позволения увезти ее из Кведлинбурга, она просто сказала ей, что может взять ее с собой. Если угодно, Аспасия украла ее. Никакой погони, конечно, не было. Ее отсутствие вряд ли заметили. Служанка, сестра незаметного сторонника императриц, не стоила внимания.
Мрачное настроение Аспасии не отражалось на ней: неизменно внимательная, она прислуживала ей в пути. Она относилась к бане немного настороженно, но раз Аспасия отправилась туда охотно, она тут же последовала ее примеру.
— Карл Великий ходил в баню каждый день, — рассказывала ей Аспасия. — Иногда проводил там целые часы. Он плавал в бассейнах в Аахене и даже устраивал там аудиенции.
— В воде? — удивилась Хильда. Она не хотела быть невежливой, но в словах ее сквозило недоверие. — Голышом?
— Так говорят, — отвечала Аспасия, которая купалась в сорочке.
Кроме них, в женской бане никого не было. Служанка, убедившись, что им ничего больше не требуется, ушла, несомненно, продолжать прерванный сон. Аспасия внезапно решилась и сбросила сорочку.
Хильда нисколько не удивилась. Она привыкла видеть обнаженных людей летом на любом речном берегу. Она тоже сняла рубашку, осторожно погрузилась в исходящую паром воду.
Аспасия не могла не позавидовать свежести юного тела, на котором еще не оставили следов ни годы, ни рождение детей. У Хильды была большая крепкая грудь и пышные бедра. А какая белая, как молоко кожа, с мраморными прожилками, слегка позолоченная загаром на руках и ногах. Для гречанки Аспасия была светлокожей, но не такой светлой; ей приходилось беречь свою белизну. На солнце она быстро становилась коричневой, как крестьянка.
Может быть, монахи и правы. Интерес к внешности — женский грешок. Но у Аспасии было уже столько грехов и грешков, что об этом можно и не думать.
— Хотела бы я, — сказала Хильда, — быть похожей на тебя!
Она не поняла, почему Аспасия рассмеялась. Пока она стала ей объяснять причину своего смеха, пришла служанка, завернула их в большие мягкие полотенца и повела в парную.
Герберт уже ждал их, когда они вернулись в гостиницу. Он вскочил со стула и распахнул им навстречу объятия. Аспасия и Исмаил бросились в них. Так и простояли все трое, молча обнявшись.
Аспасия освободилась первая. Она разгладила смятое платье и сказала:
— Ты все знаешь.
— Думаю, я знал это раньше тебя, — отвечал Герберт. — Я сделал что мог, но этого слишком мало, и уже слишком поздно.
Ее спина хотела согнуться. Она ей не позволила.
— Значит, надежды нет?
Он решительно потряс головой.
— Только в аду полная безнадежность. На земле все может измениться. — Он вытолкнул их обоих из теплого полумрака гостевого дома на открытый воздух. — Конечно, вы оба устали, но нельзя же так. Посмотрите! Зима прошла, солнце светит ярко и сулит хорошую весну. Воздух сладок, как вино. Вот мой город на холме, теплый человеческий город. Разве можно впадать в отчаяние, когда видишь все это?
Теперь он вполне стал собой. Глаза его блестели, лицо было полно жизни. Тени под глазами были не больше, чем у любого другого человека, живущего напряженной жизнью.
