Волчья ягода - Элеонора Гильм
14 марта 1613 года посольство из лучших московских людей прибыло в Ипатьевский монастырь бить челом от всей земли Михаилу Федоровичу, отпрыску боярского рода Романовых. Послы со всем почтением просили юного Михаила, чтобы взошел он на умытый кровью престол, кланялись и матери его, инокине Марфе, просили ее благословения и помощи.
С великим гневом и слезами отказывались они от дела великого. Через шесть часов непрерывных уговоров и молебнов Михаил согласился. Радость согрела всякое русское сердце, к весне каждый город, каждая деревня и заимка приносили присягу и превозносили нового государя.
Имя отца его, Филарета, в миру Федора Никитича, ведомо было всем. Кто, как не он, созывал народ бороться с ворогами, рассылал грамоты по городам, увещевал бояр, служилых, казаков, купцов, крестьян. Ныне Филарет томился в плену, захваченный погаными ляхами, и отец Сергий настойчиво поминал:
– Молимся о здравии митрополита Филарета, отца милостивого государя Михаила Федоровича, о матушке государя инокине Марфе, о благополучии их милостью Господа нашего…
И возносили молитвы в искреннем порыве, уповая на избавление от голода, нужды, безвластия и неправедных государей, что занимали трон не с божьего благословения, как нынешний молодой царь, а из корысти и алчности.
* * *
После дня поминовения преподобного Корнилия Комельского[24] установилась летняя погода с солнечными днями, теплыми ночными дождями. Все, посаженное в землю неутомимыми тружениками, дало дружные всходы.
Аксинья с Нютой обихаживали участок возле избы – за долгие годы все заросло шиповником и березово-осиновой порослью. Тошка вырубил молодые деревца, что окружали двор, выжег обрубки и корни, и в черную, сдобренную золой землю засеяли репу, редьку, капусту, лук – все, что удалось выменять на меру ячменя.
Прошлым летом с помощью безотказного Тошки подлатали старый сарай, выправили тын, расчистили полосу, что отделяла двор от вездесущего леса. За два года, что жила Аксинья в Глафириной избе, обратилась она в теплый, милый сердцу дом.
– Хорошо у тебя, – привычно вздыхал Тошка. – Тишина, благодать, толстозадая муха не жужжит под ухом. Гляжу на нее – и поднимается изнутри! Тошно.
– А ты пальцы в рот сунь – вот так, – Нютка запихала перст в рот и перестаралась, закашлялась. – Я каши переела, так матушка научила.
– Попробую, Нюта, – захохотал Тошка, и его глаза превратились в щелки. – Слушай, Аксинья, есть у меня новость.
– Какая? – Аксинья насторожилась, и мелькнуло в голове ее имя мужа.
– Вчера утром Семен пришел.
– Семен? – Аксинья на мгновение замерла, шумно выдохнула воздух.
– Катерина довольнешенька, – Тошка сделал вид, что не заметил волнения Аксиньи. – Да он вроде как не в себе.
– Не в себе… Что с ним такое приключилось?
– Я ж не знахарка, откуда мне знать? Пришибленный ходит, чудной, точно пару раз березовым кругляшом приложили. Я не говорил, не ровня, отец долго с ним сидел на завалинке, потом Таське рассказывал. Таське, – повторил Тошка, будто Аксинья не услышала.
– Радость Катерине и сыновьям, что муж вернулся.
– Илюха с Ванькой совсем ошалели, на всю деревню орут. Я утром на реку пойду, давеча дюжину щук словил, добрых. Тебе принести?
– Рада буду, – благодарно подхватила Аксинья. Не спросил ее Тошка, милое сердце, ждет ли она Семена, чужого мужа. – Похлебку добрую сварю.
– Я весь улов тебе принесу, Таська рыбный дух не любит. Воротит ее, царевишну.
Высокий, с короткими темными волосами и печальной складкой в уголках губ, вспыльчивый и добрый, Тошка вырос на ее глазах. Порой Аксинье казалось, что он приходится ей родичем, что течет в них одна кровь, она так желала ему славной судьбы, хорошей жены, любимых детишек. Но все больше понимала, что в разладе с Таисией виноват не он один.
– Нос кривить – не по нынешним годам. А щука – царская рыба, грех отказываться. Зимой что ели, вспомнить страшно, – Аксинья осеклась, бросив взгляд на дочку.
Из верного пса Аксинья сварила похлебку в разгар голода. Суп вышел душистый, с кружочками жира, без горечи и дурного духа. Будто из птицы или зайчатины – Нюта нахваливала варево, просила добавки, а мать глубокими вдохами прогоняла болезненные судороги, прятала слезы и рассказывала байки об ушедшем в лес Буяне. О том, что живет теперь и радуется в избушке на куриных ногах да лиса с белками в гости к нему приходят. Дочка сказки слушала с открытым ртом.
– Не будем о худом поминать. Жди Катерины – гордость за пазуху засунет, за советом к тебе явится. Так и знай, – хмыкнул Тошка и, дернув Нютку за косу, скрылся в лесу.
* * *
Сказал – как в воду глядел.
Через пару дней на тропке, ведущей в Аксиньину избу, показалась женская фигура. Аксинья прищурилась – Семенова жена плелась медленно, чуть сгорбившись, с неохотой ступая по молодой траве. Шла за помощью к сопернице.
– Аксинья, доброго здоровья! Я вот… принесла… – она протягивала сверток доброго, лазорево-синего полотна. – На сарафан тебе иль дочке.
Аксинья ощущала неловкость и смятение женщины, которую судьба наказывала не раз. И шашни мужа, и его исчезновение, и злобная свекровь, и вредный Илюха – все норовило выбить душу из Катерины, а она противилась, сберегала тепло. Если бы не Семенова похоть и невольная тяга к нему Аксиньи, могли бы они с Катериной стать добрыми соседками.
– Здоровья и тебе. Что надобно? Не для беседы дружеской пришла.
– Семен вернулся. Ты ведь слышала?
Аксинья кивнула.
– Он сам на себя не похож, ходит, как потерянный. Со мной не говорит, не слышит ничего. Ты поможешь ему? Сердце болит, как на мужа гляжу. Горе такое…
– Приведи ко мне, – сказала Аксинья и сразу же прочла страх в больших, окруженных мелкими морщинами глазах Катерины.
– Зачем вести? В книге своей ведовской посмотри, дай зелье.
– Не могу я так, Катерина. Мне нужно посмотреть на него, расспросить.
– Знаю я, чем закончатся разговоры такие, – в глазах женщины зажегся злой огонь. – Как жеребец с кобылой!
– Катерина, ничего такого не будет. Виновата я перед тобой, и Семен виноват. Но все в прошлом, было и быльем поросло.
Та, выпрямив вечно сгорбленную спину, кивнула. Аксинья хотела объяснить ей, что нет у них с Семеном ничего общего и, будь он единственным мужчиной на всем белом свете, не пойдет она больше на грех. Но уста ее не разомкнулись. Помнила хорошо злость свою на Ульянку и мужа. Помнила, что нет тех слов, которые бы прогнали лютую ревность.
– Я грех сына своего, Ильи, отмаливаю.
