Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
— Ты помнишь, — продолжалъ Даранъ, — однажды я сказалъ тебѣ смѣясь, какого я тебѣ желаю счастья: на 50 тысячъ меньше годового дохода и любви достойной тебя женщины… въ придачу. Я не думалъ, увы! пророчествовать, но почему бы мнѣ оказаться пророкомъ только наполовину! Потомъ мы разговаривали, здѣсь же, очень долго о миссъ Севернъ…
— О, я помню! Невѣста, навязанная мнѣ нелѣпымъ стеченіемъ обстоятельствъ, была мнѣ безразлична, и я недалекъ былъ отъ мысли, что она мнѣ тягостна… не знаю, какъ все измѣнилось. Мнѣ кажется, сначала я ее полюбилъ, потому что она добра, такъ деликатно, такъ человѣчно добра, что мнѣ стало стыдно за мой эгоизмъ, глухой къ нищетѣ… Затѣмъ, я ее полюбилъ за то, что она изящна, потому что ея свѣжая красота, ея юная, открытая грація меня покорили, очаровали… Я ее полюбилъ, потому что… я не знаю, я ее такъ полюбилъ, что любилъ ея кокетливую наружность, ея ребячества, раздражавшія меня, ея нелѣпый акцентъ, не поддающійся исправленію, ея неправильное произношеніе нѣкоторыхъ словъ, въ которомъ она упорствуетъ, какъ бы дѣлая это нарочно…
Въ эти тоскливыя минуты Мишель не могъ удержать своей тайны и даже находилъ облегченіе и радость въ томъ, чтобы говорить о Сюзаннѣ. Раньше чѣмъ Даранъ смогъ отвѣтить, онъ продолжалъ:
— Мнѣ слѣдовало ей сказать, что я ее любилъ… я этого не сдѣлалъ… Сначала я съ трудомъ самому себѣ сознавался въ этой любви; только, когда мнѣ показалось, что я ее потерялъ, я понялъ… затѣмъ, ту знаешь, я застѣнчивъ, и мнѣ казалось, что я такъ мало похожъ на мужчину, который долженъ былъ ей нравиться! Я боялся; пока я ей ничего не говорилъ, я могъ думать, заставить себя думать, что она меня любитъ или полюбитъ, я могъ надѣяться… Но если бы она напомнила мнѣ мои прежнія слова, если бы она посмѣялась!… Нѣтъ, у меня не было смѣлости сказать ей то, что я чувствовалъ. Одно жестокое слово замучило бы меня. Я молчалъ и я ревновалъ, я былъ злой и находилъ удовольствіе въ томъ, чтобы ей противорѣчить, ее раздражать, мучаясь при этомъ самъ. Затѣмъ, когда я ее доводилъ до крайности, когда я видѣлъ, что она была болѣе чѣмъ разсержена, что ея глаза наполнялись слезами, что, наконецъ, она страдала, оскорбленная, задѣтая въ своей гордости, — въ гордости женщины, тогда я страдалъ болѣе, чѣмъ она, у меня являлось безумное желаніе схватить ее въ мои объятія, всю ее заключить въ нихъ, осушить ея слезы и просить у нея прощенія… но я не смѣлъ, я не хотѣлъ и, причиняя зло, я былъ несчастливъ, несчастливъ до желанія умереть, и я…
Волненіе прервало его слова; онъ замолчалъ и закрылъ лицо руками.
— И ты думаешь, — воскликнулъ Даранъ, — что ты могъ такъ любить, такъ страдать, и чтобы при этомъ бѣдное дитя, на которое ты съ наслажденіемъ клевещешь, ничего бы не видѣло, ничего не поняло, ты думаешь, что никогда ничего не было ни въ твоихъ глазахъ ни въ твоемъ голосѣ, да, даже въ минуты гнѣва, что кричало о твоей любви, о твоемъ страданіи! Полно! а что касается, предположенія, будто миссъ Севернъ дѣйствовала изъ расчета, что…
— Она меня не любила.
— Она тебя не любила, когда вы были помолвлены, чортъ возьми! вѣдь ты точно также ее не любилъ. Къ тому же это не самое убѣдительное изъ моихъ доказательствъ. Я очень мало знаю миссъ Севернъ, я разговаривалъ съ нею два или три раза… Ну, я хочу тебѣ сказать, что достаточно мнѣ было видѣть ее четверть часа, встрѣтить ея прекрасные, чистые глаза, чтобы понять, что эта маленькая женщина вѣрна, какъ золото… и чтобы быть убѣжденнымъ сегодня, что, если бы она захотѣла порвать съ тобой, она сочла бы нужнымъ сказать тебѣ это прямо въ лицо, откровенно, какъ она тебѣ сказала въ лицо, что она выходитъ за тебя безъ любви… И если бы я былъ на твоемъ мѣстѣ, знаешь ли, что бы я сдѣлалъ? я вернулся бы завтра въ Парижъ, не теряя ни минуты, пошелъ бы къ м-ль Жемье и все сказалъ-бы моей невѣстѣ, — сначала про мою любовь, слушай, какъ ты только что говорилъ это мнѣ… затѣмъ…
Мишель его перебилъ:
— Нѣтъ, — сказалъ онъ, — это для меня вопросъ гордости. Если бы я слушался своего сердца, я не медлилъ бы, знаешь! ахъ, Боже! нѣтъ! Какія бы меня ни ожидали страданія, я предпочитаю ихъ этой неизвѣстности; но ты слышалъ, что я сказалъ Колеттѣ. Я хочу, чтобы Сюзанна чувствовала себя свободной; если она ничего не знала о Столичномъ банкѣ, если эта непонятная исторія, переданная мнѣ Колеттой, дѣйствительно правда, Сюзанна напишетъ безъ промедленія, какъ она это обѣщала. Если, пріѣхавъ въ Парижъ, она все узнала, она тоже напишетъ… Можетъ быть она напишетъ мнѣ; тогда… тогда будь увѣренъ, что я буду скоро подлѣ нея. И къ тому же, если она даже ничего не узнаетъ, если даже катастрофа Столичнаго банка не произведетъ на нее никакого впечатлѣнія, кто знаетъ? можетъ быть, я найду у себя письмо въ Парижѣ, вѣдь она думаетъ, что я еще тамъ.
Мишель воодушевлялся, говоря съ внезапно просвѣтлѣвшимъ лицомъ:
— Она, конечно, написала мнѣ… чтобы я пришелъ ее повидать, или Роберту. Какъ я объ этомъ не подумалъ? Ты правъ, я всегда себѣ все представляю въ худшемъ видѣ. Было бы такъ просто, такъ естественно надѣяться, и, однако, я не могу, мой дорогой другъ, я не могу…
— Напиши ей, по крайней мѣрѣ.
— Это она должна написать.
— А если она не напишетъ? — отрѣзалъ Даранъ почти грубо.
Мишель вздрогнулъ.
— Почему ты это говоришь?… Почему не написать?
— Развѣ я знаю? По причинѣ, которой не знаю ни я, ни ты и которая вызвала этотъ странный отъѣздъ. Что ты сдѣлаешь, если она не напишетъ?
— Я выжду два дня, самое большое три дня, затѣмъ я ей напишу; я ей скажу, что я разоренъ и что я возвращаю ей ея слово… вотъ что я сдѣлаю. Но раньше я не предприму никакого шага, я это твердо рѣшилъ и никто не поколеблетъ моего рѣшенія.
Мишель говорилъ теперь такимъ рѣшительнымъ тономъ, что Даранъ не настаивалъ.
Пожавъ слегка плечами, онъ поднялся и протянулъ руку своему другу.
— Доброй ночи, старина, — сказалъ онъ, — тебѣ нужно теперь немного отдыха и спокойствия; до завтра, къ поѣзду въ 7 часовъ.
Какъ только Даранъ вернулся къ себѣ, онъ взялъ записную книжку и записалъ въ ней адресъ. Это былъ тотъ, который въ простотѣ своей увѣренно указала ему г-жа Фовель: М-ль Жемье, улица Сенъ-Перъ, 35.
VII.
Сюзанна не писала. Какъ и Мишель, она ждала.
На третій день послѣ своего отъѣзда изъ Кастельфлора, находясь все время подъ властью той же самой мысли, повторяя себѣ, что все кончено, что ни Мишель, ни Колетта не безпокоятся о ней, упрекая себя въ то же время, что она дѣйствовала слишкомъ поспѣшно, смѣясь надъ собой за грустный результатъ испытанія, тщетность котораго она чувствовала, она приходила въ отчаяніе отъ равнодушія своего жениха, раньше даже чѣмъ она могла быть увѣрена, что Мишель знаетъ объ ея выходкѣ.
