Энн Жирар - Мадам Пикассо
Ева разрыдалась, оплакивая все, к чему она так долго стремилась и о чем мечтала. Теперь она все потеряет, если опухоль действительно окажется злокачественной. Все это время она носила в себе тяжкий груз страха.
– Ты знала, как я отношусь к болезням, – наконец сказал Пикассо, не глядя на нее.
– Бронхит, с которым я боролась, достаточно сильно беспокоил тебя, особенно после болезни твоего отца.
– Никто не знает обо мне так много, как ты. Ты должна была мне довериться.
Ева не хотела рассказывать ему о докторе Руссо, который настоятельно рекомендовал ей провести дальнейшие анализы. Но, в конце концов, она призналась во всем.
– Значит, в понедельник мы первым делом отправимся к доктору Руссо и посмотрим, что можно сделать для тебя.
– Мне будет стыдно. Он считает, что я мадам Умбер. Если ты придешь со мной и скажешь, кто ты такой, он поймет, что это неправда. Он узнает, что мы не женаты.
– В понедельник он узнает, что ты мадам Пикассо, потому что ты уже почти стала ею. Я никогда в жизни так не сердился, Ева, но клянусь: я не потеряю и тебя тоже! Мы с Богом можем презирать друг друга, но он не может добавить тебя к списку моих наказаний!
Она не знала, было ли это обычным утверждением или вызовом, брошенным Богу. Но на следующее утро Пикассо сказал ей, что ему нужно немного побыть одному. Он встал, оделся и вышел из квартиры, даже не поцеловав ее на прощание. Ева слышала, как хлопнула дверь. Она позволила ему уйти, потому что понимала, какую роль ей пришлось сыграть. Она не винила Пикассо, потому что все равно не могла поступить иначе: она слишком любила его.
Теперь оставалось надеяться, что доктор Руссо определит лишь кисту, что в целом она здорова, и жертва, принесенная ради Пикассо, стоила той цены, которую она заплатила.
Хирургическая операция по удалению опухоли была серьезной процедурой, но извлечение объемного образования вместе с окружающей тканью было единственным способом определить, имеет ли оно злокачественную природу. В душе Ева понимала, что так и будет, но они с Пикассо никому не скажут об этом – даже Гертруде и Алисе или членам ее семьи. Она бы этого не вынесла. Все, что было связано с этой интимной частью ее тела, принадлежало только Еве. Как бы сильно она ни старалась не думать об этом, она не могла забыть идеализированные образы женских тел, которые Пикассо изображал в своих эскизах, этюдах и картинах. Как бы он ни отрицал свою тягу к совершенству, на каком-то глубоком уровне она имела для него важное значение.
Результаты анализов были оглашены с суровым равнодушием. Пикассо сидел рядом с больничной кроватью Евы и держал ее за руку.
Несомненно, это была злокачественная опухоль. Если мадам Пикассо не хочет рисковать распространением болезни, врач рекомендует операцию по удалению обеих грудей и лимфатических узлов вокруг них. Процедура будет сопровождаться курсом радиационной терапии, повторяющейся ежедневно в течение нескольких недель.
Пока доктор Руссо стоял над ними и сухо описывал подробности будущего расчленения ее тела, Ева впала в такую истерику, что ей пришлось дать успокоительное. Когда врач ушел и она наконец заснула, Пикассо вышел из больницы, завернул за ближайший угол, прислонился к стене и заплакал.
Глава 31
Гнев окутывал Пикассо, как темное облако. За пределами этого облака он различал очертания чего-то хорошего в своей жизни, но почти ничего не чувствовал. Только гнев мог достучаться до его души. Несмотря на холодную погоду, он почти час простоял на широкой лестнице Сионского аббатства, глядя на двери церкви, украшенные искусной резьбой, и пытаясь решить, стоит ли зайти внутрь. Кучка сухих зимних листьев прибилась к его черным ботинкам, пока он бормотал проклятия по-каталонски. Ему не хотелось менять свое отношение к Богу, способному на такую жестокость. Разве смерти Кончиты было недостаточно?
Пикассо не знал, на что рассчитывать: умилостивить Бога или урезонить Его. Пока он стоял, размышляя об этом, одна створка высоких дверей неожиданно распахнулась. Темноволосый алтарный служка в черной рясе с белым стихарем и четками из слоновой кости в руках вышел наружу. На какой-то момент, когда их взгляды встретились, у Пикассо мелькнула абсурдная мысль, что он видит старого знакомого. Он покачал головой и согрел дыханием застывшие ладони, пока мальчик держал дверь.
– Не хотите ли зайти, мсье? Кажется, скоро пойдет дождь.
– Нет… Да… Полагаю, что да. Merci bien[68].
Мальчик провел его внутрь и куда-то исчез, и Пикассо подумал, не померещилось ли ему все это. Он сгорбился на одной из задних скамей, не в силах преклонить колени. Он был слишком сердит на Бога, чтобы выказывать такое почтение.
Как это могло случиться? Они были так счастливы и влюблены друг в друга. Ева была молода и полна сил. С тех пор как они познакомились, он проделал огромную работу, а ей удалось укротить необузданную сторону его натуры. Пикассо искренне верил, что она была его музой. Он нуждался в ней.
Как она могла все эти месяцы утаивать от него правду? Ева была вынуждена жить во лжи, и это разрушило что-то важное между ними. Он невольно чувствовал себя преданным. Было ли это предательство равным измене Фернанды? Этого он пока что не знал.
Пикассо проклинал себя за то, что гневался на нее, но ничего не мог поделать со своими чувствами. Образ любимой женщины, слабой и беспомощной, лежащей на больничной кровати, лишал сил его самого. Ему хотелось убежать от всего на свете… даже от нее.
Пикассо потерял счет времени, сидя в огромном сводчатом зале, где пахло ладаном и свечным воском, и глядя на сияющие фрагменты витражного окна над алтарем. Убийца невинных, сцена из книги Исхода.
– Ну хорошо, Господи, я здесь. Я вернулся. Чего Ты хочешь от меня? – с тихим отчаянием спросил он. – Прошло уже много времени с тех пор, как мы беседовали в последний раз. Но теперь я готов заключить сделку.
Примирившись с мыслью о том, что он считал попыткой умиротворения и примирения с Богом ради Евы, Пикассо наконец вышел из церкви. Он больше не видел ни алтарного служку, который впустил его, ни кого-либо еще.
Под промозглым зимним дождем Пикассо направился к станции метро. Никем не узнанный, он проехал под городом с толпой таких же безликих парижан и вышел на платформу. Он чувствовал, что не готов вернуться в больницу. Ему нужно было еще немного побыть одному, чтобы прийти в себя.
Когда он вышел из метро возле Монмартра и поднялся по крутой лестнице рядом с фуникулером, дождь прекратился, но серые сумерки были очень холодными. В одиночестве он бродил по узким, извилистым улочкам, не думая о том, куда идет. Он прошел мимо кафе «Розовый дом», которое сейчас не работало. Двери и ставни были закрыты, его дружба с Рамоном тоже закончилась. Он был удивлен, когда в итоге оказался на улице Соль перед живописным кабаре «Шустрый кролик».
