Мой грешный муж - Миа Винси
Она уставилась на него испуганным, потерянным и ищущим взглядом. Она выглядела расстроенной, а он никогда не хотел причинять ей страдания. Он провел рукой по ее щеке и едва успел произнести ее имя, как она сказала:
— Поцелуй меня.
Он поцеловал ее. Они нежно и чувственно исследовали друг друга, и да, на вкус она по-прежнему была как цветы, но он не мог ощутить ее достаточно хорошо, поэтому жадно притянул ее к себе. Она забралась на него верхом и принялась теребить его волосы, осыпая нежными поцелуями лицо и шею. Он так и не узнал, кто из них задрал ей юбки и стянул с него бриджи, но вскоре он снова был внутри нее. Щебетали птицы, журчал фонтан, его жена прикусила его нижнюю губу, а потом сказала:
— Держу пари, в Бирмингеме ты не сможешь этого сделать.
У него не хватало дыхания ни на смех, ни тем более на разговоры, поэтому он оторвался от нее и вошел в нее еще глубже, когда она сильнее прижалась к нему, пока не впилась зубами ему в плечо, и они не кончили.
Позже он почувствовал момент, когда к ней вернулось сознание, потому что она подвинулась и уткнулась лицом ему в шею.
— Прости меня, — сказала она. — Я не знаю, что на меня нашло.
— Это все птицы и пчелы. Не извиняйся передо мной. Я люблю хорошенько поразвлечься в саду.
— Раньше я была такой воспитанной, а теперь… Я… Это твоя вина.
Он ухмыльнулся.
— И я очень горжусь собой.
Даже после того, как они привели себя в порядок, он чувствовал себя ленивым и довольным, поэтому предложил ей прижаться к нему спиной и закрыл глаза.
— Нам пора, — сказала она. Она не пошевелилась. — У нас есть дела.
— Пока нет. Здесь все еще достаточно тепло, и с тобой так спокойно. Давай останемся еще ненадолго.
У него действительно были дела. Много. Но солнце грело, и пчелы жужжали, и ее вес был приятным, а его конечности и веки отяжелели. Он вдруг почувствовал, что устал больше, чем когда-либо в своей жизни, и не будет никакого вреда, если он на минутку, впервые за четырнадцать лет, остановится и передохнет.
Глава 29
Для человека, который утверждал, что у него много работы, — несколько раз думала Кассандра в последующие дни, — Джошуа, похоже, почти ничего не делал, хотя по-прежнему проявлял больше энергии, чем обычно, генерируя идеи и приходя в восторг по малейшему поводу. Каждый день он приводил в смятение кого-нибудь из домочадцев, и все равно они его обожали.
Он ворвался в молочный цех и испугал молочниц, пока они не поняли, что он просто хотел знать, что они делают и как все это работает, этот бизнес по превращению молока в масло и сыр. В день стирки он также допрашивал прачек; бедняжки краснели и хихикали, заикаясь в ответах, и все это время держали в руках его подштанники. Он провел целый день, очарованный свиньями, отправился на встречу с арендаторами, расспрашивая их до тех пор, пока у них не закружилась голова, и вместе с мистером Ридли с фермы «Энд Фарм» разработал план перестройки шаткого моста по новому проекту. Он даже вторгся в мамину винокурню и привел ее в восторг, оценив ее вина. Каждый день из Бирмингема приезжали посыльные и приходили письма, и мистер Дас прислал еще и нового секретаря, но Джошуа ворчал, что не может сосредоточиться, хотя Кассандра не понимала, что он имел в виду, потому что, конечно, он искал, чем бы отвлечься, но отвлекающие факторы его не интересовали.
Проходили дни. Одна неделя. Две. Он присоединялся к семье за ужином и после ужина тоже, и каждый вечер проводил с ней. Они занимались любовью и тихо беседовали, и она засыпала с надеждой в сердце.
Только для того, чтобы проснуться в одиночестве.
Солнце каждый день новое: О, как же дразнили ее эти слова! Раньше она считала эту надпись оптимистичным посланием — напоминанием о том, что в любой момент можно начать все сначала, — но теперь поняла, что это послание тщетно. С каждым днем ее муж становился все ближе, но с восходом солнца все начиналось сначала, и она была ничуть не ближе к тому, чтобы удержать его, чем накануне.
Потому что он постоянно куда-то бежал.
Когда она осмелилась заметить, что он работает меньше, чем раньше, он махнул рукой и сказал:
— Дас справляется. Я вернусь к работе в Бирмингеме.
Когда она упомянула о празднике летнего солнцестояния, он сказал:
— Да, но к тому времени я уже вернусь в Бирмингем.
А когда она предложила ему завести пару собак, чтобы они сопровождали его на долгих прогулках, он сначала заинтересовался, но затем сказал:
— Какой в этом смысл? Я не смогу взять их с собой в Бирмингем.
Бирмингем, Бирмингем, Бирмингем. Как же она ненавидела этот шумный, грязный, стремительный город, который манил к себе ее мужа. Она ненавидела его, хотя теперь понимала: Бирмингем был местом, где он создал свою жизнь и самого себя. Именно там он превратился из нежеланного незаконнорожденного мальчика в богатого, могущественного промышленника. Стать сельским джентльменом было бы предательством по отношению к самому себе. Бирмингем был не просто местом: это была его личность, его сердце и разум.
Пытаться заставить его остаться с ней — все равно что пытаться остановить восход солнца.
И поэтому она лгала ему.
Она ничего не сказала ни об отсутствии месячных, ни о тошноте, усталости и болях в груди, и он, казалось, ничего не заметил. Она сказала себе, что это не было ложью, по крайней мере, не совсем: еще слишком рано говорить наверняка. Даже после того, как она рассказала об этом маме, акушерке и подруге, она не упомянула об этом ему. Подумать только, когда-то она верила, что, если у нее будет ребенок, она сможет обойтись без мужа! Теперь чувство вины смешивалось со страхом, и у нее заплетался язык, потому что, как только она произнесет эти слова, он вскочит на ноги и скажет: «Отлично. Моя работа здесь закончена».
И все же он дал ей обещание, и она должна была ему сказать. Как это было жестоко: родить ребенка, о котором она мечтала, означало потерять мужа, которого она любила. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой разбитой.
Но, может быть, если бы она попросила его остаться с ней, может быть, только может быть, он бы согласился.
