Вера - Алиса Клима
Глава 16
Больница из-за поступивших раненых была переполнена. Пруст и Марта не справлялись. Ларионов предвидел такую ситуацию и разрешил привлекать добровольцев из Сухого врага. В больнице была усилена охрана. Не хватало медикаментов, перевязочного материала, спирта. Но с этим поделать было нечего. Вместо спирта использовали самогон, раны промывали гипертоническим раствором, делали перевязки из собранного по домам доступного текстиля.
Ларионов накинул по просьбе Марты халат и прошел к Анисье. Она была помещена в небольшую отдельную палату, предусмотренную для администрации лагеря. Анисья была ранена в ключицу, но пуля прошла навылет, и, по мнению Пруста, операция не требовалась. Анисья была физически здоровая и сильная женщина и переносила ранение легко.
Ларионов вошел в палату. Анисья, бледная и измученная, лежала на кровати с перевязанным плечом. Она увидела Ларионова, и на лице ее появилась слабая улыбка.
– Гришенька, – тихо сказала она. – А я думала, ты не придешь.
Ларионов сел на табурет у койки и взял Анисью за руку.
– Как же я мог? – промолвил он. – Я говорил с Прустом: он считает, что ты вне опасности.
Анисья медленно моргала.
– Видишь, как получилось… – Ее пересохшие губы слегка затряслись. – Вернись ко мне, Гриша. Нет мне жизни без тебя…
Ларионов смотрел на нее с грустью и жалостью.
– Я не могу, – тихо произнес он и запнулся, не зная, что еще добавить.
Анисья часто задышала.
– Почему? – Из ее глаз покатились слезы.
Ларионов был напряжен и искал нужные слова.
– Тебе не стоит так волноваться, – сказал он тихо.
– А я хочу знать…
Анисья отвернулась. Ларионов долго молчал, решая для себя, говорить ли Анисье правду. Потом он все же решил сказать, чтобы положить конец ее мучениям.
– Я не люблю тебя, – вымолвил он не без усилий.
Анисья резко повернулась к нему и сжала его руку.
– А ты и раньше не любил. Не любил, Гриша! А все был со мной…
– Не могу я так больше, понимаешь, не могу! – не выдержал Ларионов и поднялся.
– Учительницу любишь… – покачала головой Анисья с горькой усмешкой, и Ларионов вздрогнул от этих простых и ясных слов.
– Это никого не касается, – отрезал он.
– Дурак ты, Гриша, – сказала Анисья с прежней надменностью. – Она тебя использует. Ты кругами ходишь возле нее, монахом скоро станешь, а она от тебя нос воротит!
– Замолчи! – сорвался Ларионов.
– Не нужен ты ей, – продолжала Анисья, приподнимаясь на одном плече. – А я тебя всю жизнь любить буду! Она на тебя свысока глядит – думаешь, я не вижу? А мы с тобой одного поля ягоды…
Ларионов бросил на нее усталый и тоскливый взгляд и вышел.
Он вернулся в лагерь и прямиком прошел в свою хату. В амбаре достал глиняный кувшин, запрятанный за коробками, и извлек из него бумаги. Вчера, когда Ларионов разговаривал с Паздеевым, он поручил ему найти списки. Паздеев нашел и принес их с дровами. Теперь, когда комиссия уехала, Ларионов хотел узнать имена тех, кого комиссия приговорила. Списки были неполные – где-то была оторвана половина листа, где-то размазались чернила. Но в целом переписанный рукой Грязлова начисто в алфавитном порядке список был понятен. Черновики энкавэдэшники, конечно, сожгли – они предпочитали не оставлять следов, притом что любили все документировать.
Ларионов сразу же перешел к фамилиям на «А» и выдохнул с облегчением, не найдя фамилию «Александрова». Но в списке были Инесса Биссер и Файгельман. Ларионов стал сравнивать список погибших и список тех, кто подлежал уничтожению. Скобцев, например, застреленный одним из первых, в списке не значился, как и Варвара-бригадирша, как и Лариса Ломакина; зато значилась Баронесса, которую и так убили. Иногда сердце его падало, завидев знакомое имя. Он поймал себя на том, что выискивал в расстрельном списке имена Польки, Клавки и других людей, с которыми он сблизился в последнее время, но их там не было. И, главное, была жива она!
Ларионов отметил для себя, что в списке было мало законных оснований, и это свидетельствовало о том, что его формировали не без участия Грязлова. Большое количество стариков и людей, менее пригодных для «общих работ», указывало и на прагматичность составителей.
Ларионов бросил список в тлеющую печь и смотрел на догорающие клочки бумаги со смертоносным приговором. Он все думал о горе: про убитых людей, складированных, как замороженные мясные туши, на заднем дворе.
Жалость к ним смешивалась в Ларионове с негодованием на их покорность. Он вспоминал службу на Кавказе, где столкнулся с бесстрашием местного населения. Отсутствие страха перед смертью у некоторых народов казалось ему столь же избыточным, как чувство покорности у его народа. Он думал иногда, были ли где-то люди, которые могли отстаивать свои права без надобности бросаться на штык; были ли где-то законопослушные граждане, способные противостоять несправедливости. Люди, думал Ларионов, готовы на кровавый бунт или на рабскую покорность. Это происходило, по его мнению, от темноты народа.
Образованного человека от необразованного должна отличать способность первого делать выводы из истории, собственной жизни и внесения изменений в последующее свое поведение и действия. Себя Ларионов причислял к людям малообразованным. Он также считал, что женщины более способны к развитию, чем мужчины. Единственное, что его раздражало в женщинах, – это их зависимость от мужчин. Даже умные женщины становились глупыми, жертвуя своими свободой, принципами и образом жизни ради мужчин и только во имя того, чтобы мужчина был рядом, чтобы считаться пристроенной.
Так Ларионов долго сидел у печи и смотрел на тлеющие угли, наблюдая течение своих мыслей.
Прервал его Грязлов.
– Товарищ майор, – сказал Грязлов, войдя без стука и оглядывая бегающими глазами комнату, все поверхности и печь, – нехорошо получается, надо бы меры принять.
Ларионов нехотя повернулся в его сторону. В этот момент он желал только одного – никогда больше не видеть Грязлова. Ему становилось все труднее скрывать неприязнь и раздражение к нему.
– В чем дело? – спросил Ларионов сурово.
– Какие-то враги народа тайком привязали по всей зоне черные лоскуты, – сказал Грязлов с неприятной насмешкой. – Траур по таким же антисоветским гадам.
Ларионов потирал лицо. «Как бы все послать к черту?! – думал он. – Взорвать все, спалить, вывернуть наизнанку; и себя тоже вывернуть».
– Пошел вон! – вдруг закричал Ларионов, срывая связки. – Вон! Я вас всех, скотов, под
