Мишель Моран - Нефертари. Царица египетская
— Чей разговор?
— Разговор между Хенуттауи и Исет. Возможно, Хенуттауи дала твоему отцу яд.
— Кто же знает правду? — крикнул Рамсес.
Голос у него дрогнул от гнева и боли, словно мы его предавали своим молчанием.
— А что мы могли сделать? — воскликнула я, но, даже говоря, понимала: нужно было давно ему все рассказать. — Обвинить верховную жрицу? Она бы никогда не призналась…
Я хотела успокоить Рамсеса, но он оттолкнул мою руку.
— Нет! — воскликнул фараон, глядя на Рахотепа. — Ты-то знаешь! Что она тебе сказала?
— Что по ее приказанию фараону поднесли отравленное вино.
Гнев Рамсеса как будто утих; он огляделся.
— А Исет? Она слышала это от Хенуттауи и даже не…
— Исет не могла тебе сказать, — возразил Рахотеп, — ведь твоя тетка обвинила бы ее! Она незаметно добавила яд в питье и дала чашу ни в чем не повинной Исет. Жрица Хенуттауи была очень коварна.
Я видела, к чему идет дело. Если его рассказ никто не опровергнет, Рамсес простит ему убийство Хенуттауи. Но ведь жрец убил еще и Нефертити и устроил пожар, в котором погибла моя семья!
— Хенуттауи была настоящая змея, — с достоинством произнес Рахотеп. — Теперь она мертва.
— Он убил ее не из-за этого!
Все повернулись ко мне.
— Верховный жрец утверждает, что убил Хенуттауи, мстя за фараона, но он лжет! Рахотеп убил ее, чтобы заставить молчать. Хенуттауи готова была свалить всю вину на его дочь и выгородить себя!
— А кто же его дочь? — прошептал Рамсес.
Я прикрыла глаза, чтобы не видеть его лица. Исет подошла и встала рядом с фараоном.
— Исет, — промолвила я.
Рамсес, вне себя, повернулся к ней.
— Верховный жрец Рахотеп — твой отец?
— Откуда мне знать! — воскликнула она.
Рахотеп шагнул вперед, и на этот раз стражники его не остановили.
— Хенуттауи хотела от моей дочери того, чего она дать не могла: золота, дебенов, власти. Я убил ее не только из мести за фараона, но и ради дочери.
— Не верь ему! — повторила я. — Он убил твою тетку так же, как убил мою! Из мести. — Я повернулась к Рахотепу. — Я знаю, что Нефертити убил ты. Тогда, двадцать лет назад, Мерит видела тебя, испачканного кровью, так же как сегодня тебя заметил этот юноша. Ты стал верховным жрецом Амона, вернулся в Фивы и пригрозил, что скажешь всем, будто я проклята Амоном как дитя безбожницы. Ты обещал выгнать меня из Фив, если Мерит нарушит молчание. Теперь меня никто не выгонит. — Я посмотрела на Рамсеса. — Спроси у него про пожар в Малькате. Спроси, кто и зачем убил моего отца и моих сестер!
Стражники обступили Рахотепа.
— Вспомни, государь, что сделала Хенуттауи! — дрогнувшим от страха голосом воскликнул верховный жрец. — Она — убийца!
— Это ты убил Нефертити и устроил пожар? — спросил Рамсес.
Понимая, что проиграл, Рахотеп с ненавистью посмотрел на меня.
— Снимите с него плащ, — приказал Рамсес.
Исет в ужасе прижала ладонь к губам.
— Я спас тебя от убийцы! — закричал Рахотеп. — Я спас тебя от неведения!
Два стражника скрутили жрецу руки за спиной; ноздри у него раздулись, и он стал похож на жертвенного быка. Когда-то Рахотепу удалось безнаказанно убить царицу, а теперь на его пути оказался какой-то презренный слуга.
— Зачем Хенуттауи убила отца? — спросил Рамсес, и красный глаз Рахотепа заметался по залу. — Ты можешь умереть быстро от клинка или медленно — от голода.
Видя, что Рахотеп отвечать не будет, я сказала:
— Она хотела получить власть, используя свое влияние на Исет. Хенуттауи обещала сделать ее царицей и постаралась, чтобы та никогда не забыла, чем должна заплатить.
— А чем она должна была заплатить?
— Перестроить храм Исиды — сделать его самым большим в Фивах, чтобы каждый паломник нес дебены только к ней.
— И ее сокровищница стала бы самой большой в Египте, — медленно произнес Рамсес. После полного неведения на него обрушился весь ужас коварства, о котором он и не подозревал. Рамсес посмотрел на Рахотепа и выпрямился во весь рост. — Анхури! Отвести Рахотепа в темницу. Пусть он умрет той смертью, какую, по твоему мнению, заслужил.
Видя, как уводят ее отца, Исет завизжала. Вокруг нее захлопотали ее приближенные. Я крепко сжала руку фараона и повела его подальше от суеты, в свои покои. Я заперла за нами двери, и мы сели рядышком на постель.
— Я хотела все тебе рассказать, — прошептала я. — Это мучило меня много месяцев, но все уговаривали меня хранить молчание: Пасер, Уосерит… даже няня убеждала меня, что, если я заговорю, Хенуттауи найдет способ уверить всех, что я лгу.
— Значит, все они знали? — воскликнул Рамсес.
— Да, но доказать никто не мог! Я хотела открыть тебе все после того, как стану царицей, ведь тогда у меня не станет причин ложно обвинять Рахотепа или Хенуттауи. Они понимали: мое вступление на престол означает для них конец. Раньше я не могла тебе сказать — они бы все сделали, чтобы ты мне не поверил! Ты пойми…
Но Рамсес не понимал.
— Нужно было рассказать раньше, — признала я. — Мне не следовало ничего от тебя утаивать. Рамсес, прости меня.
— Почему же Исет скрывала, кто ее отец?
— Наверное, стыдилась.
— Стыдилась, что ее отец — верховный жрец Амона?
— Что ее отец — убийца, человек, которого прозвали шакалом!
Мне следовало защищать себя, а не Исет, но я так устала просчитывать каждый шаг, взвешивать каждое слово!
— Дворец — настоящая паутина заговоров! — в отчаянии воскликнула я. — Каждую ночь я ложилась спать в страхе, ожидая неприятностей от Хенуттауи или Рахотепа. Это меня не оправдывает. Только не гневайся на Уосерит и Пасера. Даже у Исет были свои причины так поступать.
Рамсес спрятал лицо в ладонях.
— Ведь я верил и Хенуттауи, и Рахотепу. Я верил и двум хеттским лазутчикам. Почему все так? — Он гневно возвысил голос. — Почему?
Настал самый подходящий момент, чтобы рассказать ему про Исет и Ашаи. Но я побоялась. Я испугалась, что он спросит себя, сколько же еще тайн я храню в глубине сердца, и решила: пусть эта будет похоронена там, где живет Ашаи.
— Вокруг меня — тьма… — прошептал он.
— Ты — царь величайшей в мире державы. — Я погладила его по щеке. — У тебя есть наследники, три прекрасных царевича.
Рамсес посмотрел через открытую дверь в комнату кормилиц и улыбнулся. Он меня простил, хотя я и не заслужила подобного великодушия, потому что утаила от него важные вещи. Будь я смелее — открыла бы ему все, не заботясь о своем положении. И все же на сердце у меня было легко, словно закончилась наконец долгая и трудная дорога.
