Филиппа Грегори - Королевская шутиха

Глаза принцессы вновь помрачнели. Взгляд скользил по подзору кровати.

— У меня такой смелости нет. Я не хочу умирать. Я должна жить.

Пока Елизавета ждала суда, я дважды ходила во дворец, чтобы взять кое-что из своих вещей и узнать последние новости. В первый раз у меня произошла короткая встреча с королевой, и та холодно осведомилась, как поживает узница.

— Постарайся убедить ее в необходимости покаяния, — сказала Мария. — Только это может ее спасти. Передай ей: если она покается и признается во всем, что замышляла против меня, я ее прощу, и тогда она избежит плахи.

— Я постараюсь это сделать. Но можете ли вы ее простить, ваше величество?

В глазах Марии блестели слезы.

— Мое сердце не может ее простить, — призналась королева. — Но если я смогу спасти ее от смерти изменницы, я это сделаю. Я не хочу, чтобы дочь моего отца умирала как преступница. Но она должна раскаяться и признаться.

Когда я вторично пришла во дворец, королева была занята со своими советниками. В большом зале на скамье сидел Уилл Соммерс и гладил какую-то собачонку.

— А что ж ты не спишь? — спросила я.

— А что ж тебе не отрубили голову? — ответил он.

— Я должна поддержать ее. Она меня просила.

— Будем надеяться, что ты — не последняя ее просьба, — сухо заметил шут. — И берегись, как бы она не пожелала напоследок поужинать тобой.

От его шутки меня передернуло.

— Принцессу казнят? — в ужасе спросила я.

— Определенно. Хотя Уайетт перед казнью и отрицал ее вину, другие называли ее главной зачинщицей.

— Значит, Уайетт снял с нее подозрения? — обрадовалась я.

— Он снял подозрения со всех, — рассмеялся Уилл. — Получилось, он один все затеял. А армия мятежников нам просто померещилась. Он даже Куртнэ назвал непричастным, хотя тот во всем признался. Сомневаюсь, чтобы к словам Уайетта отнеслись серьезно. И теперь его уже не вызовешь на допрос.

— Королева утвердилась в своем решении?

— В голову королевы я не вхож, а все показания говорят против Елизаветы. Королева не может казнить сотню мятежников, но пощадить их предводительницу. Елизавета притягивает к себе заговорщиков, как кусок тухлого мяса — мух. Мух, конечно, можно перебить, но, если не тронуть мясо, слетятся новые.

— Значит, скоро? — упавшим голосом спросила я.

— А ты у нее сама спроси, — предложил Уилл и наклонился к собачонке.

В это время дверь распахнулась, и в приемную вышла королева. Она тепло улыбнулась мне. Поскольку Мария не умела лицемерить, она действительно была рада меня видеть. Я подошла и опустилась на одно колено.

— Здравствуй, Ханна.

— Здравствуйте, ваше величество. Рада снова видеть вас.

Лицо королевы посуровело.

— Ты прямо из Тауэра?

— Вы велели мне находиться там, — торопливо ответила я.

Мария кивнула.

— Я не хочу знать, как она себя чувствует.

Я поджала губы и снова поклонилась.

— А ты можешь пойти со мной. Мы сейчас едем кататься.

Я осмотрела ее свиту и заметила несколько новых лиц: мужских и женских. Для придворных они были слишком скромно одеты. Держались они очень тихо, не позволяя себе не только шуток, но даже обыденных разговоров. При дворе становилось все неуютнее.

Я дождалась, пока наша кавалькада выедет за пределы города. Мы поехали в северном направлении, миновали красивый Саутгемптонский дворец и направились в сторону полей. Только тогда я решилась подъехать к королеве.

— Ваше величество, вы позволите мне оставаться с Елизаветой до… до конца? — спросила я.

— Ты так сильно ее полюбила? — с ревностью в голосе спросила королева. — Ты теперь ее шутиха?

— Нет, ваше величество. Мне просто жалко ее. Думаю, и вы бы прониклись жалостью, если бы ее увидели.

— Я не желаю ее видеть, — холодно повторила королева. — И не позволяю себе жалеть ее. Но ты можешь оставаться при ней. Ты — добрая девочка, Ханна. Я помню, как мы вместе въезжали в Лондон. Тогда, в первый день.

Королева огляделась по сторонам. Нынче лондонские улицы сильно отличались от тех, что встретили нас в день ее триумфального въезда в столицу. Повсюду на скрипучих виселицах раскачивались трупы мятежников. Петли на их шеях успели потемнеть. На окрестных крышах сидели ленивые вороны, разжиревшие на страшном пиршестве. В городе пахло так, будто Лондон накрыло моровое поветрие. Но у чумы и английского мятежа был одинаковый запах.

— Тогда я была полна больших надежд, — призналась королева. — И они вернутся. Я это знаю.

— Я в этом уверена, — сказала я, произнося пустые слова.

— Когда Филипп Испанский приедет в Англию, мы произведем множество перемен, — заверила меня королева. — Вот увидишь: наша жизнь изменится к лучшему.

— Он скоро приедет?

— В этом месяце.

Я кивнула. Его приезд означал для Елизаветы смертный приговор. Он поклялся, что не приедет в Англию, пока жива протестантская принцесса. Судя по всему, жить ей оставалось не больше трех недель.

— Ваше величество, мой прежний господин, Роберт Дадли… он по-прежнему в Тауэре, — осторожно сказала я, надеясь косвенным образом узнать о его судьбе.

— Знаю, — спокойно ответила королева. — Он там, где и положено быть предателям и изменникам. Не желаю о них слышать. Все, кто признаны виновными, должны быть казнены. Нужно освободить страну от этой заразы.

— Я знаю: вы будете справедливой и милосердной, — только и могла сказать я.

— Справедливой я буду непременно, — ответила королева. — Но некоторые — и среди них Елизавета — исчерпали запас моего милосердия. Пусть лучше теперь молится о Божьем милосердии.

Королева взмахнула хлыстом, пустив лошадь легким галопом. Придворные устремились за нею, и я оказалась в хвосте кавалькады, понимая, что наш разговор окончен.

Лето 1554 года

Свадьба королевы намечалась на май. Месяц успел перевалить на вторую половину. Погода становилась теплее. Между тем эшафот для Елизаветы так и не начинали строить. Никаких слухов о скором приезде Филиппа Испанского тоже не было. Перемены произошли совершенно неожиданно, однако связаны они были совсем не с женихом королевы. Во дворе Тауэра появился какой-то сквайр из Норфолка вместе со своими людьми, одетыми в голубые ливреи. Елизавета в страхе заметалась от окна к двери. Она вытягивала шею, пытаясь хоть что-то увидеть в узкое окошко. Она припадала глазом к замочной скважине. Она допытывалась у стражников, не будут ли на лужайке строить эшафот. Те клялись и божились, что нет, однако принцесса им не верила. Наконец она послала меня вниз спросить, не явился ли этот сквайр, чтобы присутствовать на ее казни. Елизавета никому не верила и не успокаивалась до тех пор, пока все не увидит своими глазами. Но сейчас она могла видеть происходящее во дворе лишь моими глазами.