Жюльетта Бенцони - Любовь, только любовь
— Я, Арно де Монсальви, сеньор де ла Шатэньери и капитан на службе короля Карла VII, да сохранит его Господь, предстал перед вами, герцог Бургундский, чтобы вручить вам мой боевой залог. Как предателя и элодея, я вызываю вас на поединок, и место, и время которого вы назначите по своему соизволению, и с оружием по вашему выбору. Но я требую, чтобы это был смертный бой…
Вопль негодования и ужаса встретил эти слова, которые, благодаря звучному голосу Арно, были слышны во всем огромном зале. Грозный круг сомкнулся вокруг молодого человека. Многие вытащили свои тонкие кинжалы и угрожающе размахивали ими, забыв о том, что они были совершенно бесполезны против лат. Сердце Катрин застыло от ужаса. Тогда мановением руки Филипп заставил придворных замолчать. Выражение ярости на его лице сменилось любопытством. Он вновь уселся на своем троне и наклонился вперед.
— Вам не занимать смелости, сеньор де Монсальви. Но почему вы обращаетесь ко мне как к предателю и злодею? И что значит этот вызов?
Арно, заносчивый, как боевой петух, пожал плечами.
— Ответ на этот вопрос, Филипп де Валуа, написан на лице вашего почетного гостя на сегодняшнем празднике. Куда бы я ни глянул, везде вижу красную розу Ланкастеров. Вы обращаетесь с англичанином как с братом и отдаете ему в жены свою сестру. И вы еще просите меня объяснить, почему вы являетесь предателем своей страны, вы, французский принц, который принимает под своей крышей врага Франции!
— Я здесь не для того, чтобы обсуждать политические дела с первым встречным.
— Политика не имеет к этому никакого отношения. Это вопрос чести. Как вам известно, вы — вассал короля Франции. Я бросил вам перчатку. Угодно вам поднять ее, или я должен считать вас еще и трусом?
Молодой человек наклонился, чтобы взять перчатку, но герцог остановил его резким жестом.
— Оставьте… Перчатка брошена, и вы уже не имеете права взять ее обратно.
Белые зубы Арно блеснули в злой усмешке. Но герцог продолжал:
— Тем не менее правящий государь не может вступать в поединок с простым рыцарем. Другой боец, заступник за нашу честь, поднимет перчатку.
Взрыв насмешливого хохота прервал его. Катрин увидела, как пальцы Филиппа впились в подлокотники кресла.
Он встал.
— Вам не приходит в голову, что по одному моему слову вас могут бросить в темницу?
— Вы можете так же напустить на меня ваших рыцарей всех разом на турнирном поле, и это тоже не будет поступком рыцаря. На том кровавом поле при Азенкуре, где вся знать, за исключением вашего отца и вас, считала долгом чести сражаться до последнего обломка копья, многим из принцев случилось скрестить свои мечи с еще более захудалыми рыцарями, чем я!
От злости голос Филиппа сорвался на несвойственный ему визгливый фальцет, более чем все слова выдавший силу его гнева.
— Все знают, как мы горько сожалеем, что не смогли принять участие в этой славной и злосчастной битве!
— Легко говорить восемь лет спустя после события, — ответил Арно саркастически. — Я был там, мессир герцог, и, может быть, именно это и дает мне право выступать так смело перед вами сегодня. Но будь по-вашему! Если вы предпочитаете пить, танцевать и брататься с врагом, продолжайте! А я заберу мою перчатку…
— Я подниму ее…
Гигантский рыцарь в чужеземном костюме в синюю и красную шахматную клетку, который плотно обтягивал его массивное, как у медведя, тело, выступил вперед из толпы. Он наклонился с ловкостью, неожиданной для такого колосса, и подобрал перчатку. Затем он повернулся к черному рыцарю.
— Вы желали поднять оружие против принца, сеньор де Шатэньери. Удовлетворитесь вместо этого кровью потомка Людовика Святого, хотя мой герб и перечеркнут черной полосой… Я — Лионель де Бурбон, Бастард Вандомский, и я говорю вам, что у вас лживая глотка!
Катрин была на грани обморока. Чувствуя, что она вот-вот потеряет сознание, она инстинктивно шарила рукой вокруг себя, ища, на что бы опереться. И натолкнулась на крепкую руку госпожи Эрменгарды; достойная дама уже стояла рядом с ней. Хранительница гардероба, вращая глазами и раздувая ноздри, фыркала, как боевой конь при звуке трубы. Ее внимание было целиком поглощено разыгравшейся сценой, которая явно доставляла ей огромное удовольствие. Сияющими глазами она следила за мощной черной фигурой капитана де Монсальви, и ее пышная грудь вздымалась от волнения. Рыцарь тем временем хладнокровно взирал на своего гиганта-противника. То, что он увидел, видимо, его удовлетворило, ибо он пожал широкими, одетыми в сталь плечами и ответил:
— Отдаю должную честь крови доброго короля Людовика, хотя и удивлен, что ею рискуют по такому жалкому поводу! Итак, я буду иметь удовольствие обрезать ваши уши, мессир Бастард, вместо ушей вашего хозяина. Но заметьте, я вызвал вас на суд Божий! Вы решили защищать дело Филиппа Бургундского, против которого я выступаю от имени моего высокого повелителя. И это вам не повод преломить учтиво копья в честь прекрасных дам! Мы будем биться насмерть, пока один из нас не будет убит или не попросит пощады!
Катрин издала тихий стон, услышанный Гарэном. Он мельком взглянул на жену, но воздержался от замечания. Мадам Эрменгарда тоже услышала и пожала плечами.
— Не принимайте этого так близко к сердцу, милочка. Божий суд — прекрасная вещь. И я уверена, что Господь оценит должным образом этого молодого рыцаря. Честное слово, он великолепен! Как его зовут? Монсальви? Древнее имя, я полагаю, он его достоин!
Эти участливые слова немного подбодрили Катрин. В море ненависти, окружавшей Арно, это было единственное дружелюбное высказывание. Еще один голос поднялся в поддержку молодого человека, когда герцог сухо спросил, есть ли у него секундант.
— Клянусь смертью Господней! — вскричал Артур де Ришмон. — Если у него нет секунданта, я готов предложить свой меч, ибо он храбрый товарищ, я и сражался с ним рядом при Азенкуре. Не сочтите это оскорблением для себя, брат Бургундский, а просто данью старому и драгоценному для меня боевому братству.
— Но у вас есть мое одобрение, — сказала Маргарита, его невеста, дрожащим голосом. — Этот рыцарь — младший брат моего бывшего оруженосца, состоявшего у меня на службе в Гиэни, благородного рыцаря и преданного друга, который был жестоко оклеветан людьми в Париже во время этих страшных дней владычества Кабоша. Я просила пощадить его жизнь, но отец отказал мне. Если вы поднимете оружие за Арно де Монсальви, мой дорогой сир, вы вдвойне заслужите право носить мои цвета. Ибо я не могу быть на стороне моего брата.
Ришмон, тронутый этими словами, взял руку своей белокурой невесты и нежно поцеловал ее.
