Анри де Ренье - Необыкновенные любовники
Итак, едва усевшись с добряком де Ла Томасьером, круглым, толстым и склонным к одышке, г-н д'Эгизи тотчас же приступил к делу. Он был выслушан как на аудиенции. Отец, казалось, помнил о том, что был когда-то членом магистрата. На нем был огромный седой парик, и он рассматривал серебряные пряжки своих башмаков. Д'Эгизи ждал, что г-н де Ла Томасьер прервет его на первом слове и бросится ему в объятия. Поэтому он остановился сам после своего вступления. Де Ла Томасьер дал ему высказаться до конца. Без сомнения, за это время де Ла Томасьер обдумывал суть своего ответа. Он был ясен, потому что по существу это был отказ. Выражения, подысканные для того, чтобы смягчить удар, не достигли, быть может, своей цели, потому что речь эта вздернула маленького г-на д'Эгизи на дыбы. Краснота его лица выразила его душевное раздражение. Он охотно бы схватил за горло де Ла Томасьера, тем более что досада, которую он испытывал, не находила себе выхода. Даже переход до кареты в сопровождении толстяка де Ла Томасьера ничего не дал ему. Единственное, что ему оставалось, это было с такой силой хлопнуть дверцами, что стекла со звоном разбились и выпали по кусочкам, в то время как внутри кареты он изрыгал гневные проклятия и топал в бешенстве ногами.
Эта обида, всем ставшая известною и доведенная до крайней степени скорою помолвкой девицы де Ла Томасьер с г-ном де Валангленом, дала основание подозревать, что г-н д'Эгизи мог быть замешан в несчастном случае, так кстати постигшем его врага. Многие этому поверили, и никто не принял во внимание того, что и по росту и по сложению своему г-н д'Эгизи отнюдь не был способным на подобное дело — убить одним ударом Ла Томасьера, которому, несмотря на его возраст, судьба не отказала ни в силах, ни в храбрости; но г-на д'Эгизи не любили. Однако же пришлось изменить мнение, когда через несколько дней после смерти и похорон г-на де Ла Томасьера открылось, что виновник — некто иной, как некий Пьер Графар, работник на ферме в округе Пти-Кло, принадлежащей монастырю «Божьи Девственницы». В самом деле, он сознался в том, что убил своим железным заступом г-на Оноре-Марка-Франсуа Фарфэн де Ла Томасьера, бывшего советника парламента, владельца Корни, Бируэ и других мест, застав его однажды на краю рва со своей невестой Перетой Жилон. Этот Пьер Графар был грубый малый, ревнивый и сильный, если судить по состоянию, в каком была найдена его жертва.
Правосудие было оповещено бродячим музыкантом. Проходя мимо, он заметил труп и предложил провести к нему всех желающих. Отправились в дорогу на закате дня. Этот человек шел впереди. Рылейка висела у него на перевязи, а на плече сидела маленькая танцующая обезьянка, которая своими гримасами забавляла судейских, так что идти было очень весело.
Пришла ночь, и зажгли фонари. Г-н де Валанглен, который в сопровождении двух лакеев возвращался верхом из своего замка Болиньона, увидел шествие, когда оно выходило из Куржё. Он осведомился о причине этой ночной прогулки и, решив, согласно всему услышанному, что дело касается какого-нибудь значительного человека, повернул коня и присоединился ко всем, чтобы посмотреть, в чем дело.
Быстрота его коня увлекла его вперед. Время от времени г-н де Валанглен останавливал его и оглядывался. Беглые отсветы фонарей озаряли колею и откос дороги. Порою скатывался камень: дорога в Жиске, идущая в гору, была неровная. Наконец достигли перекрестка.
Пересечение двух дорог образовывало открытое пространство. Кругом простирались поля, спокойные и темные. Маленький дуб, узловатый и коренастый, как палица, вырисовывался, черный, на пустом небе.
Все остановились. Музыкант с рылейкой и обезьянкой на плече указал место. Г-н де Валанглен держал своего коня под уздцы. Опущенный фонарь осветил башмак с серебряной пряжкой, чулок, потом полу кафтана и, наконец седой парик, потому что покойник лежал ничком. Два человека наклонились и перевернули безжизненное тело, в котором, к своему ужасу, г-н де Валанглен по лицу узнал г-на де Ла Томасьера. На его большом бледном лице глаза оставались открытыми, и кровь вытекала через ноздри. Когда сняли парик, все увидели на лысом черепе широкую красную рану.
Г-н де Валанглен велел положить тело на лошадь одного из своих лакеев, где его привязали подпругой; затем, пока актуариус писал что-то на своем колене и его гусиное перо скрипело на бумаге, он вскочил в седло и галопом направился в Куржё.
Благодаря этой встрече и этому галопу во весь опор г-жа де Ла Томасьер и ее дочь были предупреждены о своем несчастье прежде, чем узнали о нем во всем его объеме. Г-н де Валанглен застал обеих женщин спокойными и занятыми. Мать читала книгу, а дочь вышивала. Когда его ввели к ним, он в оправдание позднего часа своего прихода сослался на желание побеседовать с г-ном де Ла Томасьером и прикинулся удивленным, что тот еще не возвратился. «Неосторожно находиться так поздно вне дома. На дорогах неспокойно, и легко может случиться несчастье. Самые непредвиденные беды иногда бывали самыми близкими, и величайшие из них угрожают нам каждое мгновенье. Это не всегда касается нас самих, но часто тех, кого мы любим…» По мере того как г-н де Валанглен говорил, девица де Ла Томасьер смотрела на него с беспокойством, которое еще увеличивала странность его вида. Г-жа де Ла Томасьер слушала его безмятежно, ничего не понимая, и только увидев слезы своей дочери, она сообразила, что посещение г-на де Валанглена возвещает какую-то плохую новость. Он приложил все старания, чтобы раскрыть им истину постепенно. Но они сразу поняли все, когда печальное шествие вошло во двор и когда они заметили, что г-н де Ла Томасьер мертв. Это было видно по его окровавленному лицу. На дворе было очень светло; соседи принесли туда факелы. Любопытные теснили друг друга. Весть об убийстве переходила из уст в уста, пока не достигла ушей девицы де Ла Томасьер. Ее рыдания удвоились.
Таким-то образом г-н де Ла Томасьер, перенесенный на руках, возвратился в последний раз в свой дом, где еще утром он ходил быстрыми шагами. Чтобы донести его до постели, прошли через столовую. Приготовленный для него ужин еще оставался на столе. Обыкновенно он бывал очень голоден в те вечера, когда возвращался поздно. Между двумя канделябрами виднелись мясо и пирожки. Серебряная посуда сверкала на прекрасной скатерти. Посредине округло возвышалась корзина с фруктами. Еще недавно было удовольствием смотреть, как г-н де Ла Томасьер кусает спелый персик или сочную грушу, или высасывает виноград, — хотя гроздьям его он и предпочитал бутылку, — и тогда видеть, как он сжимает пыльное брюшко бутылки той же самой пухлой рукой, пальцы которой задели края скатерти, когда его проносили мимо.
