Анри де Ренье - Необыкновенные любовники

— Я хочу поговорить с тобой! — сказал он отрывистым и глухим голосом, в котором я почувствовал скрытый гнев.

Мы сели на скамью. В темноте я слышал, как ножны его кинжала царапали камень. Должно быть, невидимая рука Альберто теребила рукоять.

— Ты отдал статую Конрадо? — внезапно спросил он после минуты молчания.

Я наклонил голову, но в темноте ему показалось, что я ничего не ответил, и он повторил жестким голосом:

— Ты отдал статую Конрадо?

— Да.

Легкий ветер колебал листву. Минутами нас озаряло мерцание висячего фонаря. Альберто смотрел на меня с бешенством. На рукояти рубин краснел каплею крови.

— Ты ревнуешь! — сказал я ему.

Я говорил ему долго, очень резко и сурово. Он оставался мрачным и молчаливым. Вдруг он разразился внезапным смехом.

— Ты прав, я ошибаюсь. Я на тебя сердился. Не все ли равно теперь, будет ли эта статуя здесь или там. Что значит пустое, мертвое изображение? Я уж думал идти к Конрадо и отнять эту статую; и если бы я его увидел, я бы его убил. Нет, биться за женщину из мрамора, когда мы не бились за женщину из плоти! Ха, ха!

Он, казалось, вдруг повеселел от этой мысли и, положив руку на мое плечо, шептал мне на ухо:

— Какое это должно быть мучение! Он любит ее, а она неподвижна, холодна, молчалива и бесстрастна. Он говорит, она не отвечает. Сколько бы ни ходил он вокруг нее, пустые глаза ее не видят его. Кажется, что она есть, но ее никогда не будет. Да, в самом деле, я был неправ. Бедный Конрадо! Он любил ее; а я, я люблю ее и обладаю ею. Посмотри, как она прекрасна.

Джульетта подходила к нам. Взошла луна, тяжелая и желтая. Издали доносилась музыка. Джульетта села рядом с Альберто. Одной рукой он взял ее руку, а другую положил на обнаженную грудь своей возлюбленной. Он ласкал ее линии и напряженной ладонью приподнимал округлость; потом, раздвинув пальцы, пропустил между ними подобно рубину кольца острый и мясистонежный сосок слегка сдавленной груди. Альберто искоса глядел на меня. Он следил за мной. И мне кажется, что, если бы я обнаружил самый легкий признак желания, он убил бы меня.

Он по-разному продолжал ласкать сладостную грудь Джульетты. Я оставался бесстрастным и не опускал глаз.

Мы покинули тень деревьев и все трое направились в дом. Ветер колыхал фонари. Это был тяжелый и лихорадочный, можно сказать, подозрительный ветер. Город, впрочем, часто бывал нездоровым, в особенности весной и осенью. Дышащие заразой извивы Моттероне порождают опасные испарения. В такое время года лихорадка царит непрерывно, и поэтому здешние женщины часто слабы, бессильны и болезненны. Вот почему, когда я увидел Джульетту в винограднике старого Бернардо, с корзиной, полною винограда, ее здоровая красота так поразила меня. Горному воздуху, запаху стойл, смолистому благоуханию сосен была она обязана своею сладкой и великолепной плотью. Но краски ее щек погасли. В этот вечер под глазами у нее были синеватые круги, лицо побледнело, и если бы я захотел изобразить ее средствами своего искусства, то в качестве материала я прибегнул бы не к ослепительной белизне мрамора, а к темноватым тонам бронзы.

Действие нездорового воздуха начало сказываться еще до осени. С первыми летними жарами на город обрушилась внезапная и ужасная эпидемия. Болезнь была столь же жестокой, как и стремительной. Колокола каждое утро возвещали неожиданные похороны. Одной из последних жертв этого бедствия была Джульетта. Я уже заранее прочел приближение смерти на ее лице. Она умерла.

В гроб положили не бледную умершую, а синеватый труп. Она не унесла с собой того образа высшей красоты, который в наших глазах иногда придает покидающим нас сходство с людьми живыми, но погруженными в сон. Понадобилось силой разомкнуть руки Альберто, охватившие приготовленное к погребению и уже тлеющее тело, и оторвать его губы от губ, тронутых гниением. Он с отчаянием цеплялся за то, что было желанием его любви. Когда могила приняла останки прекрасной Джульетты, ее возлюбленного увели шатающимся и почти безумным от скорби. Я помогал поддерживать несчастного. Наше мрачное шествие медленно тянулось по улицам. Наконец мы прибыли на Старую Площадь. Я невольно поднял глаза и посмотрел на соседний с дворцом Альберто дворец где жил Конрадо. Окна, обыкновенно запертые, сегодня были открыты настежь. Но во дворце Альберто окна замкнулись над его отчаянием. Альберто жил уединенно в дальних комнатах своего дома. Он избегал дневного света. Он по целым дням оставался неподвижным, устремив взор к невидимому образу.

Я часто навещал его в эти скорбные дни. В первый же раз, когда я направился к нему, мне повстречался на Старой Площади Конрадо. Его вид чрезвычайно поразил меня. Таинственная радость озаряла его лицо. Я уже подходил к нему, когда он издали сделал мне загадочный знак и скрылся, приложив палец к губам. Его поведение поражало не только меня одного. Все, кто его видели, замечали то же самое. Я узнал, что он часто гуляет по улицам; он ни с кем не разговаривал, но иногда пел на ходу. Случалось даже, что его видели сидящим под виноградными лозами в беседке. Он приказывал ставить на стол два стакана. Он наполнял их, но осушал всегда только один. Эти рассказы возбудили мое любопытство. Я пошел повидаться с ним. Меня не приняли. Несколько дней спустя мне подали письмо. Конрадо писал мне: «Друг, Джульетта вернулась. Тленное тело, в котором горела ее жизнь, теперь стало прахом. Отныне она живет в вечной форме, которую ты приготовил для нее из несокрушимого мрамора. Благодарю тебя, я счастлив».

Альберто поднялся, с усилием сделал несколько шагов и снова упал в кресло. Он сказал мне:

— Кончено, ее больше нет. Черви завершили свое подземное дело. Я боролся изо всех сил и больше не могу. Они пожрали тело Джульетты в ее могиле, они разрушили его в моей памяти. Она прах; она забвение. Я присутствовал, минута за минутой, при этом двойном исчезновении. Я чувствовал, как крошится тело и как растворяется воспоминание. Если бы я открыл ее гроб, я нашел бы там лишь неясный прах, подобный тому пеплу, который она оставила в моих мыслях. Закрыв глаза, я не вижу ее больше; она стала для меня темной и покрытой мраком.

На следующий день он добавил:

— Если бы я ее увидел снова, хотя бы на одно мгновение, неподвижной и бездушной, какой ты изваял ее когда-то в мраморе, мне кажется, что она возродилась бы во мне. Мои глаза восприняли бы ее форму, и моя душа вернула бы ей жизнь. Ах, зачем ты отдал статую Конрадо!

Еще несколько дней спустя он сказал мне:

— Ах, ты причинил большое несчастье.

Потом он пробормотал несколько невнятных слов. Зубы его скрежетали. Он быстро шагал взад и вперед; выбившись из сил, он опять сел, и Я услышал его бормотанье: