Жаклин Монсиньи - Петербургский рыцарь
Он поплыл к ней. Зингара любовалась, как его широкие плечи рассекают воду. Она хотела отбежать еще дальше от берега, но тут дно ушло у нее из-под ног. Флорис был уже рядом и подхватил ее. Почувствовав прикосновение ее нежной молодой кожи, он завладел губами девушки. Она попыталась вырваться, вертела головой, царапала его ногтями. Одной рукой Флорис сжал ее запястья, другой прижал ноги. Запрокинув голову цыганки, он вновь принялся целовать ее. Губы его умело ласкали губы Зингары. Острое желание охватило Флориса. Внезапно девушка перестала отбиваться и обвила руками его шею. Она прижалась к нему, ее бедра затрепетали под опытными ласками Флориса. Раздвинув ноги, она блаженно застонала. Флорис овладел ею, словно хищник овладевает своей добычей, а потом взял на руки и понес к берегу. Зингара подняла глаза, и он увидел, как из них катятся слезы.
«Я стал настоящим чудовищем», — словно в каком-то угаре подумал он.
— Прости меня, — произнес он, резко отпуская девушку, — не держи зла за мои поцелуи: я благодарю тебя за твою красоту. Не бойся, я ухожу. — Он взял ее руку и, забыв об их наготе, почтительно поцеловал кончики ее пальцев.
— Ты достойна быть королевой, Зингара.
Он хотел уйти. Зингара удержала его; вытянувшись на мокром песке, она позвала:
— Флорика, любовь моя, останься!
Секунду поколебавшись, он медленно опустился подле нее. Странно, но Флорис чувствовал прилив искренней нежности к прекрасной цыганке. Теперь он обращался с ней как с хрупкой вещью, покрывая нежными поцелуями все ее великолепное тело, словно прося прощения за свою грубость. Когда он вновь овладел ею, ему показалось, что он возродился к жизни, очистился от той грязи, что налипла на него с самой Москвы. Знатные придворные дамы, без счета отдававшиеся ему, увлекали его все ниже и ниже в своем падении. Надо было бежать, пасть в бездну, встретить Зингару, подарившую ему единственную свою драгоценность — свое чудесное тело и отдавшуюся ему на мокрой сибирской земле, для того, чтобы Флорис, наконец, забыл все… свое мятежное чувство к царице, своей сестре и… Юлию Менгден.
Потом они долго лежали, тесно прижавшись друг к другу. Наконец холод пробрал их до костей. Завернувшись в свои лохмотья, они по-прежнему оставались на месте, не чувствуя сил расстаться друг с другом. Зингара задремала. Занималась бледная заря. Флорис осторожно высвободил руку цыганки и положил ее к себе на грудь. Внезапно он вздрогнул от удивления: запястья девушки украшал витой золотой браслет с медальоном.
— Можешь открыть его, Флорика, — улыбнулась Зингара, наблюдавшая за ним из-под полуопущенных длинных ресниц. — Видишь, я тебя не обманывала, когда говорила, что уже давно тебя знаю…
Взволнованный Флорис увидел свой собственный миниатюрный портрет и за ним такой же портрет Батистины с корявой надписью: «Моему Флорису».
— Зингара, это невероятно, откуда у тебя этот браслет?
— Мне дала его девочка, изображенная на этом портрете, — смущенно ответила цыганка, не желая признаваться в краже.
— О! Значит, ты видела мою малышку? У нее все хорошо?
— Да, она была весела, я видела ее вместе с подругой.
— А, Жанна-Антуанетта! Зингара, красавица моя, ты даже представить себе не можешь, сколько радости ты мне доставила. Но каким чудом ты встретилась с Батистиной…
— Кто она тебе? — осмелилась спросить цыганка.
— Батистина… О, это мой чертенок, она — моя сестра… мы вместе воспитывались, — уточнил он.
Теперь он любил Зингару еще больше. Ему хотелось говорить о Батистине, спросить, была ли она по-прежнему хороша, выросла ли она, но тут раздался призывный свист Жоржа-Альбера, означавший приближение неведомой опасности. Маленькая обезьянка несла караульную службу гораздо лучше бога Шен-Нона. Флорис быстро оделся и подбежал к своему другу. Яркое солнце вставало над горизонтом, и молодой человек щурился, прикрывая глаза рукой. Влажный пар поднимался над землей, казалось, что почва отдавала ту влагу, что успела впитать за ночь.
— Эй, Жорж-Альбер, что случилось?.. О! Вижу… гм… странно…
Со стороны Тюмени и Тобольска, заслонив горизонт, грозно надвигалась темная туча…
— Это, дети мои, Барабинская степь. В Сибири говорят: «Берегись, батюшка, там сам знаешь: известно, когда войдешь, неизвестно, когда выйдешь».
Вождь Тамара опустил руку. Флорис и Адриан переглянулись. Они приняли решение.
— Теперь мы должны расстаться, вожак. Для табора это слишком опасно.
— Идите в Тобольск или в Тару, где вы сможете пополнить запасы еды и укрыться от надвигающихся холодов, а мы двинемся в эти «черные земли», чтобы уйти от погони, если нас все еще преследуют…
— Эх! У кало только одно слово, сын Флорика, — ты станешь нашим королем…
Федор вскарабкался на телегу:
— Барин, похоже, что это где-то в верховьях Оби, верстах в двадцати от нас.
— И облако увеличивается, словно двенадцатиголовая гидра, — изящно выразился Ли Кан, забираясь на плечи украинца.
— О-ля-ля, — проворчал Грегуар, понявший только, что им вновь грозит опасность, — что там такое на этот раз…
Золотий воздел руки к небу:
— Пути Господни неисповедимы: сегодня ночью он держал нас в руке своей.
Флорис непочтительно подумал, что он бесспорно может отнести часть этих слов к себе, ибо он держал на руках Зингару, хотя вряд ли именно Господь руководил им сегодня ночью.
Жорж-Альбер издал пронзительный вопль. Его укусила хрюшка, Цыганки и их дети принялись бормотать молитвы. Адриан также поднялся на телегу:
— Вождь, это похоже на наступающую армию, — недоверчиво проговорил он, не осмеливаясь вслух высказать свою мысль; однако, не могли же на их розыски отправить пятьдесят тысяч человек…
— Послушай, гайо, если хочешь узнать, что это, надо подойти поближе. Возможно, это наводнение: разлились Иртыш и Туй, а может, стадо диких животных, ищущих себе пропитание. Тогда нам лучше не попадаться им на пути.
Словно подтверждая правильность слов вожака, тропинку пересекло стадо диких кабанов и скрылось в зарослях акации. Раздалось хлопанье крыльев. Флорис поднял голову. Над ними пролетала стая степных орлов. Огромные царственные птицы направлялись к верховьям Амура.
— Они правы, — воскликнул Федор, — последуем их примеру.
Вожак поднял кнут, и телеги въехали в проклятую степь, простершуюся на тысячу верст. Столь огромное расстояние довольно легко проехать за двенадцать дней в быстрых тарантасах, запряженных четверкой сильных коней. Однако совсем иначе обстояли дела с потрепанными повозками цыган. Целый день Флорис и Адриан наблюдали, как мимо проносились стада диких косуль, оленей, маралов, сайгаков: казалось, все они от чего-то убегали. Ночью пошел снег. Федор украдкой отозвал Адриана:
