Моника Бернс - Прекрасная куртизанка
Раздраженно фыркнув, доктор бросил полотенце на стол и вышел из комнаты. Дверь громко хлопнула за его спиной, и Шахин поморщился, опасаясь, что этот звук потревожит сон Аллегры. Но ее лицо оставалось безмятежным, а дыхание — ровным и медленным.
Коснувшись пальцами синяка на ее челюсти, он закрыл глаза, раздираемый угрызениями совести. Боже, если бы он мог заново прожить последние два дня! Возможно, Халид был бы жив, а Аллегра не пострадала бы так ужасно от рук Нассара. Но тихий голос, прозвучавший в уголке его сознания, возразил, что ничего бы не изменилось. Он поступил так, как считал правильным, и не изменил бы свое решение, вернувшись на два дня назад.
Судьбе было угодно, чтобы все сложилось так, как сложилось, и результат, при всей его трагичности, был неизбежен. С первой встречи с Аллегрой он не делал ничего, кроме ошибок, когда дело касалось ее. Он вел себя как эгоист и тиран. Лишь один раз он поступил, как ему казалось, в ее интересах. И что же? Навлек на нее новые беды и страдания. Вчера, когда она отказалась уезжать, ему ничего так не хотелось, как притянуть ее в объятия и согласиться на все, что она просила. Но он удержался, повинуясь доводам рассудка.
Задним числом он понимал, что должен был послушаться своего сердца. При воспоминании о затравленном выражении ее лица, когда он сообщил ей, что оплатил ее услуги, его сердце горестно заныло. Одним гнусным поступком он напомнил ей об ужасных событиях ее прошлого. Он видел это в ее глазах, потемневших от ужаса. Шахин содрогнулся. Боже, если бы он мог повернуть время вспять! Открыв глаза, он устремил взгляд на ее бледное лицо, изуродованное синяком на челюсти, куда ударил ее Нассар.
— Я люблю тебя, сердце мое, — прошептал он. — Мое сердце принадлежит тебе, отныне и навсегда.
Наклонившись, он коснулся губами ее лба. Его душа вопила, протестуя против разлуки, но он поднялся на ноги и вышел из палаты. Притворив за собой дверь, он увидел Шафтсбери, вскочившего на ноги при его появлении. Когда они прибыли в больницу, Шахин взял инициативу в свои руки, оставив кузена сидеть у палаты Аллегры и ждать.
— Доктор сказал, что с ней все будет в порядке, — тихо произнес виконт.
— Я знаю. — Не имея желания обсуждать Аллегру со своим соперником, он направился к выходу. — Я скоро вернусь. Нужно раздобыть носилки.
— Зачем? — озадаченно спросил Шафтсбери.
— Аллегра хочет как можно скорее оказаться дома, в Лондоне, и я намерен это устроить.
— Милостивый Боже! — Виконт запустил пятерню в волосы. — Не может быть, чтобы вы говорили это серьезно. Она была не в себе прошлой ночью.
— Не вижу другого выхода. — Шахин сжал челюсти. — В Отмане нет гостиницы, так что я не могу оставить ее здесь. Вчера вечером она ясно выразилась, что хочет домой. Пришло время выполнить хотя бы одно из ее желаний. К тому же в привычном окружении она быстрее поправится.
— Значит, вы твердо решили отослать ее прочь.
В глазах виконта сверкнуло понимание.
Шахин отвел глаза от его проницательного взгляда.
— Я делаю то, что считаю наилучшим для Аллегры. — Он постарался придать своему лицу выражение безразличия и направился к двери. — Побудьте здесь, пока я займусь билетами на поезд для вас обоих.
— Вы любите ее.
Эти простые слова потрясли Шахина. Он резко втянул в грудь воздух и также резко выдохнул. Так ли уж важно, что Шафтсбери разгадал его тайну? Это ничего не меняет. Аллегра презирает его. Что ж, он с детства привык к этому. Не оборачиваясь, он взялся за дверную ручку.
— В Сафи вы без труда сядете на корабль, отбывающий в Саутгемптон.
— Проклятие, Роберт! — воскликнул кузен. — Вы ведете себя так, словно устраиваете светскую вечеринку. Если вы любите женщину, почему бы не сказать ей об этом?
Шахин резко обернулся, услышав, как тот назвал его. Это было имя человека, которым он когда-то был. Но разве он так уж изменился? Он по-прежнему подводит тех, кого любит. Гневно сжав губы, он устремил на Шафтсбери жесткий взгляд.
— Мои чувства к Аллегре вас не касаются, — отрывисто произнес он.
Несмотря на дневной зной, Шахин не ощущал тепла — все внутри у него словно заледенело. Однако виконт не собирался отпускать его так легко. Шагнув вперед, он схватил Шахина за рукав.
— Кажется, я начинаю понимать, почему вы похоронили себя в пустыне, — заявил он. — Здесь вы можете изображать мученика и прятаться от правды.
— О чем, к дьяволу, вы говорите?
Круто обернувшись, Шахин свирепо уставился на виконта.
— О том, почему вы чувствуете себя виноватым в смерти брата. Поймите наконец: вы не смогли предотвратить тот выстрел. Вы судите себя за то, что вы живы, а он нет. Ваш отец всегда винил вас в смерти вашей матери, и, когда умер Джеймс, вы просто дали ему дополнительный повод ненавидеть вас.
Шахин потрясенно молчат, глядя на сердитое лицо кузена. Не в силах пошевелиться, он отчаянно искал слова, чтобы опровергнуть обвинения виконта. Наконец, проглотив ком в горле, отрицательно покачал головой.
— Вы ошибаетесь, — хрипло выдавил он.
— Я прав, и вы это отлично знаете. Это написано у вас палице. — Лицо Шафтсбери внезапно озарилось. — Кажется, я понял, почему вы отпускаете Аллегру. Вы опасаетесь всерьез полюбить ее.
Жестокая правда этих слов буквально вытолкнула Шахина на улицу. Потрясенный услышанными откровениями, он шагал через центр Отмана, где располагался оживленный рынок, забыв обо всем, кроме слов кузена, вертевшихся в его голове. Ему не хотелось признавать их правоту, но она была слишком очевидна, чтобы обманывать себя и дальше.
Все это время он винил себя в том, что не помешал Джеймсу убить Френсис и покончить с собой. А теперь, впервые, его заставили понять, что он терзается совсем не потому, что не смог спасти брата. Его вина была выпестована сознанием, что он непонятно зачем выжил, когда другой, кого любил его отец, умер. Смерть матери всегда лежала тяжелым бременем на его плечах, и неудивительно, что граф возложил на него вину и за гибель Джеймса.
Как бы сложилась его жизнь, будь Отец способен к прощению? Шахин скорчил ироническую гримасу. Бессмысленно строить предположения. Прошлое не изменишь. Граф всегда ненавидел его за то, что он вот выжил, а его мать умерла. Смерть Джеймса сделала его присутствие невыносимым для отца. Но хотя он не может изменить прошлое, он мог бы по крайней мере честно взглянуть ему в лицо. А для этого ему придется вернуться в Англию и встретиться с отцом.
Маловероятно, что тот внезапно изменил свое отношение к нему, но пришло время покончить с чувством вины, с которым он жил все эти годы. Надо дать выход накопившейся скорби. Даже если отец призывает его с единственной целью еще раз высказать ему свое неприятие, так тому и быть. Ему необходимо осознать, что он не более ответствен за гибель Джеймса, чем за смерть матери. Вина была своего рода ширмой, которую он использовал, чтобы отгородиться от Аллегры.
