Жюльетта Бенцони - Звезда для Наполеона
– А он? – прорычал с внезапной яростью Феркок. – Он никогда не говорит вам о любви?
– Он?.. Кто он?
– Князь! Я близорукий, но с очками вижу хорошо. Я видел, как он на вас смотрит своими холодными глазами, глазами змеи.
Марианна подошла к воспитателю и ласково погладила его по щеке.
– Они не такие уж пылкие, глаза змеи, как мне кажется! Не говорите глупости, друг мой. Взгляды князя ничего не значат, а для меня еще меньше, чем для других.
– Однако мне кажется, что вас прислали скорее для него, чем для княгини.
Рука Марианны бессильно упала на зашелестевший тюль платья. Вот так, снова она позволила поймать себя! Но теперь ее ввела в заблуждение наивность этого юноши. Может быть, потому, что она сама мучилась подозрениями касательно задних мыслей Фуше в отношении ее. Она понимала, что, кроме графини де Перигор, которая знала приблизительную правду, все видевшие ее в этом доме и более-менее знакомые с его хозяином не сомневались в том, что днем она, возможно, занята с княгиней, а уж ночи должны принадлежать князю. И ей надоело, даже больше чем надоело всегда быть той, кем она в действительности не являлась. Это невыносимо, в конце концов! И этот не лучше других!
Обеспокоенный ее молчанием, Феркок хотел продолжить разговор. Но она жестом остановила его.
– Нет! Больше ничего не говорите. Мне надо спуститься вниз, и времени у меня нет. Знайте только одно: что бы вы ни думали, я здесь не ради князя. Доброй ночи, господин Феркок!
Он попытался еще задержать ее.
– Мадемуазель… еще минутку. Если я вас обидел…
Но Марианна уже не слышала его. Момент неожиданной близости прошел. Нагнувшись через перила, он наблюдал, как она скользила по лестнице, стремительная и легкая, как радужная тень, не понимая, что сердитая больше на самое себя, чем на него, Марианна убегала от того образа, в котором ее хотели представить, и от своей собственной слабости. Эта неожиданная любовь могла быть приятной и безмятежной. Зачем же он растоптал ее свежесть оскорбительным подозрением? Неудачник?.. Неужели мужчины делятся только на три категории: циники, грубияны и неудачники? Неужели никогда не встретить того, кто будет совсем другим?
Затянутый в белое лакей отворил перед нею вделанную в панель большого зала дверь, избавлявшую от необходимости проходить через парадный двойной вход. Волна света, тепла, аромата духов и музыки ударила в лицо девушке. Под бесчисленными свечами гигантских хрустальных люстр, украшенный большими букетами тюльпанов цвета зари, привезенных ранним утром из Валенсейских оранжерей, зал сиял во всем своем блеске. Шум веселых разговоров, подчинявшихся ритму небрежных взмахов вееров, и шорох шелковых шлейфов по коврам наполняли его, заглушая невидимые скрипки. Платья и бриллианты сверкали. На фоне белой формы русских или австрийцев, подтверждавшей европейское гостеприимство князя, Марианне бросился в глаза расшитый золотом красный мундир маршала Империи, и она узнала львиную голову Нея, герцога Эльшингенского. Она также увидела полулежавшую в шезлонге герцогиню Курляндскую в розовом тюрбане с эгретами и сидящую перед высокой, худой женщиной, – болтливой графиней Кильманзег, – Доротею де Перигор, сделавшую ей дружеский призывный знак. И, наконец, прямо перед собой – Талейрана, наблюдавшего за ее приходом. Ее взгляд, привлеченный вначале князем, величественным и мрачным в черном фраке, увешанном иностранными орденами, незаметно перешел к другой темной фигуре, еще более высокой, стоявшей рядом и, похоже, помогавшей князю принимать гостей.
Мужчина внимательно вглядывался в нее. У него было худое лицо с профилем ястреба, смуглая кожа, сверкающие синие глаза… Кровь забилась в висках Марианны, во рту пересохло. Пальцы впились в свиток с нотами. Она узнала Язона Бофора.
Первой реакцией Марианны было – бежать со всех ног, но здравый смысл пробился сквозь охвативший ее ужас и одержал верх. Она не имела права бежать. Это было бы возможно, если бы ни Бофор, ни князь не заметили ее, но оба они пристально смотрели на девушку. Необходимо остаться.
Чувствуя, что она не может и шагу ступить в их сторону, Марианна свернула к графине де Перигор, продолжавшей подзывать ее. Ей настоятельно требовалась передышка, чтобы немного собраться с мыслями. Юная Доротея встретила ее с излишне горячей симпатией, возможно, желая этим удивить окружающих.
– Присаживайтесь к нам, Марианна, мы как раз перемываем косточки всем, кто попадет нам на зубок. Это очень забавно!
Марианна вымученно улыбнулась и машинально сказала, думая о другом:
– Не дай бог, мадам, стать вашей мишенью! А о ком речь?
– Об Императоре, конечно. Ходят все более упорные слухи, что он женится на эрцгерцогине. Он уже якобы занят учреждением нового Двора, и мне предназначено место придворной дамы. Что вы об этом думаете?
– Что ваше происхождение, госпожа графиня, позволяет вам занять самую высокую должность! А вам она нравится?
«Боже! Как мучителен этот пустой разговор! Но надо за любую цену выиграть время, чтобы найти выход!»
Доротея де Перигор громко, еще по-детски, расхохоталась, но тут же оборвала смех.
– Откровенно говоря, нет! Конечно, я не вижу никаких препятствий службе одной из Габсбургов, даже если она настолько глупа, чтобы выйти замуж за Людоеда, но у меня нет ни малейшего желания жить в ближайшем окружении Наполеона. Достаточно уже этих ужасных вечеров в Тюильри, от которых нельзя избавиться.
Графиня Кильманзег, терпеливо слушавшая до сих пор, сочла, без сомнения, что ее юная подруга слишком старается ради простой лектрисы и что пора ей снова завладеть вниманием.
– Знаете ли вы, что он ответил на днях мадам де Монморанси?.. Надо признать, это было довольно забавно.
– Бог мой, нет! Расскажите!
– Как известно, Император хотел дать Монморанси титул графа. И его жена, не удовлетворенная таким возвышением, слишком, по ее мнению, ничтожным для славы их рода, возразила: «Сир, мы являемся первыми баронами христианства». Император засмеялся и ответил ей: «Я знаю, сударыня, но не нахожу вас достаточно хорошей христианкой для этого!»
– Он умеет шутить, когда хочет, – задумчиво заметила Доротея. – Тем не менее я без особого удовольствия поступлю на службу к его супруге. К счастью, ее пока еще нет.
Сердце Марианны тоскливо сжималось, и слова почти не доходили до ее сознания. Она едва слушала, и мадам Кильманзег победила. Доротея де Перигор снова повернулась к ней.
Впрочем, две подошедшие дамы отвлекли внимание, и, предоставленная самой себе, Марианна смогла попытаться обдумать создавшуюся ситуацию. Она не смела и глянуть в ту сторону, где она видела американца, настолько страшилась того, что могло последовать. В том, что Талейрану станет известно имя, не было ничего катастрофического, ибо он уже знал, что она нелегально приехавшая эмигрантка, но он также узнает, что она убийца, и, воскрешая в памяти услышанные в вечернем тумане на плимутском Барбикене слова, Марианна едва не теряла сознание. Она и сейчас ясно слышала их: «…долго это не протянется. Виселица уже ждет ее… в Лондоне…», и ее охватила такая же дрожь, как и тогда. Она думала, что уже избавилась от так долго мучившего ее страха, и вот он вернулся. Этот Бофор ненавидел ее. Она не захотела подчиниться его капризу после того, как он завладел ее состоянием, она с отвращением выгнала его, и он, безусловно, намеревается отомстить, отдав ее в руки палача.
