Жюльетта Бенцони - Звезда для Наполеона
Перспектива выступать с таким блестящим трио не особенно обрадовала Марианну. Она еще не была достаточно уверена в своем голосе и таланте, несмотря на ежедневные уроки Госсека и его горячее одобрение. Вместе с тем выступление на таком представительном приеме могло быть для нее очень важным. Единственное, что ей нужно было сделать, это предупредить Госсека, чтобы вместе выбрать репертуар. В любом случае ей было ясно, что приказ пришел сверху и не может быть речи об отказе. Начало действовать соглашение, заключенное между нею и Талейраном. Оставалось только подчиниться, даже если в глубине сердца она нашла, что князь действительно не терял времени, чтобы использовать ее.
Около 11 часов вечера Марианна вышла из комнаты, чтобы направиться в большой зал. Было время, когда съезжались приглашенные, отсутствовавшие на обеде, и когда начинался официальный прием. Уже несколько минут, как со двора и с улицы стали доноситься шум карет, звон мундштуков, оклики кучеров и лакеев. Этот шум заглушал пение скрипок, доносившееся снизу.
Проходя мимо высокого зеркала, Марианна улыбнулась и остановилась. Несмотря на то что этот вечер не вызывал у нее особенного энтузиазма, она чувствовала себя в своей тарелке. Платье фисташкового цвета сидело как влитое, только очень глубокое декольте с пучком фиалок в ложбинке немного смущало ее. Едва не на грани благопристойности, оно почти полностью открывало грудь, позволяя видеть ее нежные очертания и золотистую кожу. В руках, затянутых в длинные лиловые митенки, Марианна держала ноты романса, который она сейчас будет петь, в высоком шиньоне из блестящих локонов, увенчивавшем ее голову, фиалки переплетались с зелеными лентами. Одетая таким образом, Марианна признала себя красивой. Это открытие она сделала в Париже: у Леруа и в этом утонченном доме, где ее красота расцвела. До сих пор она не сознавала этого, хотя и видела, что возбуждает желание у мужчин. Но теперь она была уверена!.. Может быть, потому, что такой человек, как Талейран, сказал ей это! Он научил ее, так сказать, присмотреться к себе, и это новое удовольствие ей еще не надоело.
Она немного постояла перед зеркалом, упиваясь сияющим в нежном свете свечей отражением. Зеленые глаза сверкали, влажные губы блестели, но внезапно Марианна вздохнула. Как она была бы счастлива, если бы в прошлом году выглядела такой красивой. Может быть, тогда Франсис полюбил бы ее, а не ее богатство. Может быть, они познали бы подлинное счастье! Но Франсис мертв, и это блистательное отражение – только призрак Марианны д'Ассельна, проскользнувший в чужую душу, чье тело в полном цвету уже стало телом женщины с пустотой в сердце. Тем не менее надо было бы любить и быть любимой, открывать влюбленным взглядам мужчин эту бесполезную красоту!
Марианна увидела в зеркале, как приоткрылись ее губы, имитируя поцелуй, и она закрыла глаза, охваченная невыразимым томлением. Но тут же, вскрикнув, открыла их. Чьи-то руки схватили ее сзади, а к затылку приник жадный горячий рот. В зеркале она увидела себя пленницей неизвестных дрожащих рук и темноволосой завитой головы, прятавшейся у нее за спиной. Она боролась решительно, со сжатыми губами, чтобы не закричать, и в конце концов разорвала объятие и дала обидчику такого мощного тумака, что он сделал бы честь любому мяснику с Центрального рынка. Дерзкий незнакомец отлетел к железной кованой балюстраде лестницы и растянулся на полу. Только теперь Марианна узнала в нем г-на Феркока, воспитателя Шарлотты.
– Как? Это вы? Что на вас нашло? Уж не тронулись ли вы умом?
– Я думаю… ох! После этого все возможно! Я потерял голову, а также мои очки! Боже! Вы их не заметили?.. Я вижу вместо вас какой-то зеленый туман. О, какой я все-таки неловкий!
– Вам только и осталось сожалеть об этом! – одобрила Марианна, чувствуя невероятное желание расхохотаться.
С прищуренными глазами и хлопавшими по воздуху руками он вызывал смех, а не беспокойство, и казался совершенно оглушенным и безобидным.
У золоченого основания консоли Марианна заметила блестевшие очки. Она подобрала их, убедилась, что они не разбились при падении, и оседлала ими нос воспитателя, участливо спрашивая:
– А как теперь? Вы видите лучше?
– О да!.. О, благодарю! Как вы добры, как вы…
– Как я глупа, хотите вы сказать? Я ответила добром на зло, мой дорогой господин! Не изволите ли вы объяснить, что означает это нападение?
Вместе с очками к Феркоку вернулись одновременно и его уверенность и смущение. Он ссутулился и опустил голову.
– Прошу прощения, мадемуазель Малерусс. Как уже было сказано, я потерял голову. Вы смотрели на себя в этом зеркале и были такой прекрасной, такой сияющей, такой похожей на ту, что я вижу в сновидениях…
– Вы видите меня во сне? – спросила она с невольным кокетством.
– Часто, но недостаточно для меня! Я хотел бы видеть вас каждую ночь, ибо ночью вы благосклонны ко мне, вы приходите и… я позволяю себе такие вещи… во сне! Я подумал, что сон продолжается…
В его голосе было столько тепла и страсти, что обезоруженная Марианна улыбнулась ему. Если бы не постоянно приниженный, робкий вид, его можно было бы назвать симпатичным! За маленькими стеклами очков красивые глаза, такие покорные. Слишком покорные! Глаза верного пса, но не любовника! Все глаза, склонявшиеся к ней, были властными, требовательными. Франсис обладал ледяным взглядом, Жан Ледрю – свирепым, тот наглый американец, который думал купить ее, – взглядом хищной птицы. Ни у кого из них не было таких ласковых глаз, отяжелевших от невысказанной нежности, перед которой слегка смягчилась ее недоверчивость к мужчинам.
Он робко спросил:
– Вы прощаете меня? Вы не сердитесь на меня?
– Да нет же, я не сержусь! Ведь вы не виноваты, что любите меня.
Это был не вопрос, а утверждение. Этот славный малый любил ее, она не сомневалась. Он не смотрел бы на нее так, если бы хотел только обладать ею. Это было новое ощущение, довольно освежающее. К тому же в ответ на ее слова глаза молодого человека заблестели.
– О, вы все поняли? Вы знаете, что я люблю вас?
– Не трудно догадаться! Но я узнала об этом только сейчас.
– А… а вы? Может быть, когда-нибудь…
– Вы хотите знать, не полюблю ли я вас когда-нибудь?
Улыбка Марианны стала печальной.
– Вы думаете, я могу сказать подобную вещь? Вы хороший, и я надеюсь, что мы сможем стать друзьями. Но любовь!.. Я даже не знаю, способна ли я еще любить.
Очень тихо он спросил:
– Вы уже любили?
– Да. И с тех пор в моей жизни только скорбь и сожаление. Так что будьте добры: никогда не говорите мне о любви.
– А он? – прорычал с внезапной яростью Феркок. – Он никогда не говорит вам о любви?
