Герман Воук - Марджори в поисках пути
— И вы действительно поэтому собираетесь в Европу?
— Да.
— Ну, держу пари, вы преуспеете.
— Я тоже надеюсь. Я гоняюсь за ним четыре года.
Марджори наклонила голову по направлению к столу на другой стороне танцплощадки.
— Та блондинка, вон там, продолжает смотреть на вас. На случай, если вы заинтересуетесь.
— Неужели! — Иден мельком взглянул в сторону блондинки, которая сидела с коренастым мужчиной, тоже блондином.
На этом расстоянии она выглядела необыкновенно очаровательной. Марджори не замечала ее раньше на корабле. Она улыбнулась Идену, взмахнув пальцами в коротком жесте приветствия. Он сделал маленький поклон, затем отвернулся, наморщив лоб; шрам стал еще глубже. Когда лицо разгладилось, Марджори едва его заметила.
— Вы знаете ее? — спросила она.
— Слегка. Я встречал ее на Шамплейн несколько месяцев тому назад, по пути домой.
— Она сногсшибательна.
— Она манекенщица — немка.
— Вы часто ездите в Германию?
— Главный мой бизнес там.
— Тогда вы не еврей.
С холодной улыбкой он покачал головой.
— Я полагаю, мне было бы не очень приятно, если бы я им был.
— Как сейчас в Германии? — спросила Марджори, помолчав.
— Неважно.
— Вы когда-нибудь видели… ну, что-нибудь из того, о чем читали?
— Я никогда не был в концентрационном лагере, если вы это имеете в виду. Я видел, как штурмовики крушат ресторан. Они похожи на футболистов, грубо развлекающихся после игры. В самом деле, если понаблюдать, в этом есть что-то комичное. Они смеются и шутят. Когда видишь, как полицейский проходит мимо, глядя при этом в другую сторону, то тебя слегка бросает в дрожь, только и всего, начинаешь думать, будто это сон.
— Вы думаете, будет война?
Иден закурил, недолго помолчал и посмотрел ей в лицо.
— Ну, я скажу вам, Марджори. Они построили длинные шестиполосные шоссе повсюду в Германии, эти широкие белые реки бетона, тянущиеся за горизонт, абсолютно пустые, нет ни одной машины на них. Дороги не идут в какое-нибудь место, не идут вокруг городов, они идут прямо к границам, как широтные параллели, и останавливаются. Для чего такие дороги?
Марджори было очень жаль, что она затронула эту тему. Ей было весьма неловко под прямым взглядом Идена.
На протяжении последних лет она боялась даже подумать о Германии. Иногда, во время беспокойных ночей, ее мучили кошмары, будто ее преследуют через весь Берлин штурмовики. Часто она не могла поверить в реальность того, что где-нибудь на зеленом лике земли люди будут делать с другими людьми то, что, как рассказывали газеты, нацисты делали с евреями. Она надеялась, что в конце концов эти зверства окажутся главным образом газетной болтовней, подобно рассказам времен мировой войны о том, как немцы ели бельгийских детей. Ее мучила совесть из-за того, что она должна отдавать часть своих сбережений организациям беженцев. Более того, ее мозг не воспринимал нацистов.
Она выговорила с тревогой:
— Вы знаете, я стыжусь самой себя. Вы вселяете в меня ужас, и все, что я хочу сделать, — это сменить тему разговора.
— Так делают все, Марджори.
— Я еврейка. Меня это беспокоит чуть больше.
— Евреи — всего лишь люди.
Выждав момент, чтобы рассмотреть его спокойное лицо, она сказала:
— Это самый лучший комплимент, который нам можно сделать, во всяком случае, произнесенный таким тоном.
— Я не настолько уверен. Сейчас я не очень-то в восторге от людей. Я считаю, предоставьте мне выбор — и я буду лучше кошкой или медведем.
— Своими суждениями вы мне во многом напоминаете человека, которого я знаю.
— В самом деле? Хорошего или плохого?
— Ну, некоторые считают, что он монстр. Он — тот самый, из-за кого я пересекаю океан.
— Возможно, было бы лучше, если б вы не нашли его?
— О, разве ваша жена совершенно несчастная женщина?
— Я не женат. Я был женатым. — Он закурил сигару. — Моя жена умерла.
— Извините меня.
— Это случилось несколько лет тому назад. Автомобильная катастрофа. Это тогда я получил свой шрам. Я вылетел через ветровое стекло. А жена погибла. — Он говорил быстро и сухо, чтобы не допустить дальнейшего обсуждения; он осушил бокал и подал знак, чтобы принесли еще выпивки.
— Между прочим, вам не нужно поспевать за мной, у меня необычайная выносливость к выпивке… Это не Джеки Мэй танцует?
Марджори посмотрела на танцплощадку.
— Так и есть, черт возьми. Честное слово, знаменитость после всего.
Джеки Мэй был любимым радиокомиком нации, когда Марджори было еще пятнадцать лет, и он оставался до сих пор популярным. Это был коротенький и толстый мужчина, абсолютно лысый, с подвижными бровями и повисшими руками. Он танцевал с очаровательной молодой брюнеткой приблизительно одного возраста с Марджори; она была на полголовы выше его.
— Я полагаю, это его новая жена, — сказал Иден. — Это их медовый месяц или что-то в этом роде, кажется, я вспоминаю, что читал об этом в «Винчел».
— Как?! Он выглядит на все шестьдесят, — удивилась Марджори. — Он в самом деле женился на этой девочке? Возмутительно.
— Существует несколько теорий относительно того, почему пожилые мужчины женятся на молодых очаровательных девушках, — сказал Иден. — Регрессивные тенденции или послеюношеская эмоциональная фиксация, что-то в этом роде. Девушка — это суррогат, символ, а не реальное лицо для мужчины, так говорят все книги. Хотя у меня своя собственная теория на этот счет. Если бы у меня были время и талант, я бы написал книгу. Уверен, что я прав.
— А какая у вас теория?
— Ну, я бы сказал, что пожилые мужчины женятся на очаровательных девушках, чтобы спать с ними.
Он сказал это с беспристрастным строгим лицом, глядя прямо на танцплощадку.
Марджори проговорила немного погодя:
— Вы слушаете лекции каждый понедельник и четверг в клубе «Киванис» на тему регрессий и фиксаций?
— Я преподавал психологию, — сказал Иден, с таким же открытым лицом.
— Понимаю. А теперь вы заняты химическим бизнесом?
— Верно.
— И если по правде, не находите ли вы какое-то странное удовольствие в том, что рассказываете мне эти истории?
— Это верно. Я бросил преподавание после катастрофы. У меня это не очень хорошо получалось впоследствии.
Марджори заговорила не таким ироническим тоном.
— Мне вы кажетесь очень странным. Я не особенно тупая, не так ли?
— Вы совсем не тупая, Марджори, но полагаю, что тупой я, мне очень жаль. — Он отпил виски. — Я нахожу какое-то детское удовольствие в том, что ввожу вас в заблуждение. Не могу сказать почему. Может быть, выпивка, хотя я так не думаю. У меня сегодня было что-то вроде шока, ничего серьезного, но мои нервы последнее время не в очень хорошем состоянии. Все, что я сказал вам, — правда, мне все равно, но это правда более или менее. Вы когда-нибудь говорили абсолютную правду в своей жизни? Это чрезвычайно трудная вещь. Любая энциклопедия заполнена ложью.
