Невеста сумеречной Тени - Мари Дюкам
Не испытывая судьбу, мы спешно идём к выходу. Утерев кровь краем рукава, я бросаю осторожный взгляд на Луизу. На её лице гуляет безмятежная улыбка, словно поведение Катарины никак её не беспокоит. Вспоминаю её торжествующий взгляд там, в зале, и вся внутренне сжимаюсь. Луиза Адельберг разительно отличается от Луизы Фальк: от неё волнами исходит уверенность, которой во фрейлине императрицы я раньше совсем не замечала. Когда она подчинит себе всех проклятых Сиории, то станет очень могущественной магичкой. И вряд ли отпустит меня на волю — я слишком много знаю. Чувствую себя загнанной в угол мышью. И я ещё жаловалась на прошлую жизнь! В этой меня тоже не ждёт ничего хорошего.
«Нет, Лия, соберись!» — говорю я себе, стискивая челюсти от напряжения. Нужно что-то придумать! Я не могу сейчас сдаться, просто не могу позволить себе подчиниться требованиям Луизы и Катарины. Пусть Эмиль виноват во всех грехах, пусть он меня не любит и никогда не любил, но убить его в отместку? Он наверняка что-нибудь придумает, надо только как-то рассказать ему о плане Луизы.
Когда мы выходим из сокровищницы и дверь за нами закрывается, я намереваюсь тихонечко слинять к себе в комнату и уже там хорошенько обо всём подумать, но Луиза берёт меня за локоть, удерживая рядом с собой.
— Скажи мне, Лия, что ты знаешь о смерти моей семьи? — ни с того ни с сего спрашивает она.
Я спотыкаюсь на ступеньке лестницы, ведущей наверх, но быстро беру себя в руки.
— Их приговорили к казни. Кинжал Света отнял у каждого жизнь и силу — с её помощью создали Стену, удерживающую созданных ими проклятых на севере, — осторожно отвечаю я, словно ученица на экзамене по истории.
Луиза это тоже замечает. Она хмыкает, а потом говорит:
— Прям как по учебнику. Жаль, что никто не знает, как моей прабабке удалось выжить.
Я не очень хочу слушать её историю: нет никакого желания погружаться в пучины прошлого, но выбора у меня нет. Луиза поднимается по ступеням, опираясь на мой локоть, и от неё так просто не отделаться, поэтому принимаю заинтересованный вид.
— И как же, миледи?
— О, это совершенно замечательная история! В тот день, когда всю семью привезли в глухую деревушку под Гранцбургом, моей прабабке Аните исполнилось шестнадцать. Ты помнишь себя в этом возрасте, Лия? Самое начало жизни, когда всё вокруг кажется на редкость прекрасным — особенно, если ты любимая императорская дочь. Революция её никогда не волновала, она просто не замечала войны, увлечённая балами и ухаживаниями немногочисленных дворян, оставшихся преданными нашей семье. И именно поэтому взятие под стражу стало для неё ударом.
Мы преодолеваем все три лестничных пролёта и теперь идём по пустым, мало освещённым коридорам дворца. Встречавшиеся на пути стражи старательно изображают статуи, а Луиза и вовсе не обращает на них внимания, продолжая тихо говорить:
— Но судьба — удивительная штука, Лия. Случается, она даёт нам шансы, о которых мы не смели и молить. В Аниту влюбляется молодой герцог Клейн, сопровождавший императорскую семью в ту страшную деревню. Он решается на подвиг: лично пронзает её грудь кинжалом на глазах у всех и уносит бездыханное тело, чтобы самостоятельно похоронить его. Он был целителем, прям как ты, и очень рисковал: магия не может вернуть с того света, но если душа ещё не ушла к праотцам, есть шанс позвать её обратно. У него всё получилось. Он спрятал Аниту в той же деревне, а потом, после создания Стены, вернулся за ней и стал моим прадедом. Они уехали в Астерут, у них родилась дочь, моя бабушка, которая там же в Астеруте познакомилась с младшим герцогом Фальком. Только когда умерла моя мать, а тётка удочерила меня, мы с бабушкой впервые оказались в Сиории. Боги хранили нашу семью: Тень передавалась по женской линии и крепла с каждым поколением. Это судьба, что я оказалась здесь, что Катарина в меня поверила и сама предложила восстановить справедливость. Я должна всё вернуть на место, остановить разрушение Сиории, сделать её сильнее, чем прежде.
Мы идём по галерее, вид из которой выходит на набережную. Свет от уличных фонарей врывается в высокие окна, отражается в бегущей воде, отбрасывает пятна на мраморный пол под нашими ногами. Луиза останавливается у окна, вынуждая замереть рядом с ней.
— Понимаешь, почему так важно, чтобы наш ритуал удался? — отстранённо спрашивает она, не глядя на меня.
— Но разве не лучше снять проклятие? — с замиранием сердца спрашиваю я.
— Наивное дитя, — горько улыбается Луиза, поворачиваясь ко мне. В её взгляде сквозит ледяная уверенность. — И потерять всю мощь Тени, накопленную за сто лет? Император Альберт был слишком нерешителен, за что поплатился жизнью семьи, но я не допущу его ошибку и доведу задуманное до конца. А кроме того, я не знаю, как снять проклятье. Бабушка всегда говорила, что кинжал Тени примет только кровь истинной жертвы и истинного предательства. Она не знала наверняка, можно ли снять проклятие, ведь эта тайна ушла вместе с Альбертом. Поэтому у меня лишь один путь: подчинить его. Завтра, в полнолуние, ты пронзишь сердце Эмиля, чтобы мы вместе могли спасти Сиорию, и тогда, клянусь, я озолочу тебя и твою семью.
Меньше всего на свете сейчас мне нужны деньги. Хочу возразить, но тушуюсь под её холодным взглядом. В неверном свете уличных фонарей Луиза кажется мёртвой, высушенной Тенью до дна. Понимаю, что на неё не подействуют никакие мольбы, даже если я упаду на колени и буду целовать ей туфли, а потому молча киваю.
— Вот и молодец.
Она снисходительно похлопывает меня по щеке, тревожа только затихшую рану на губе, и уходит, растворяясь во тьме коридора. Я остаюсь одна. На сердце словно повесили каменную глыбу. Бреду куда глаза глядят, а в голове звенящая пустота. Все мысли исчезли, кроме одной: мне нужно увидеть Эмиля.
Я не знаю, где держат князя, и уж точно никто не позволит мне в одиночку бродить по дворцу, разыскивая его. Да что там: я даже не представляю, в какой стороне находятся покои, где сейчас ждёт меня Алиса! Смутно припоминаю, что не проходила по этой галерее, а потому понуро разворачиваюсь и иду в главный холл.
Меня бьёт озноб от волнений сегодняшнего долгого дня, хочется лечь, накрыться одеялом, заснуть — и пусть обо всё беспокоится кто-то другой. Вот только никто
