Дина Лампитт - Серебряный лебедь
— И что же вы собираетесь делать?
— Сегодня же уеду из Саттона. О, не надо так вздрагивать! Возможно, я стар, но вы во всей округе не отыщете лучшего управляющего и слуги. Найду где-нибудь работу, не беспокойтесь.
— Не говорите ерунды! Мы прожили вместе тридцать пять лет! Для некоторых людей это целая жизнь.
— Да, но выходит, что все это время я потратил зря. Я превратил маленькую дикарку, которая монашкой жила в четырех стенах, в известнейшую красавицу двух поколений. А теперь она платит мне тем, что совершает глупости с человеком, которого я почитаю как наследника трона.
Митчел вышел из ее комнаты, а через десять минут — из дома, взяв с собой только небольшой тючок с личными вещами. В любое другое время она не утешилась бы так легко и побежала за ним, умоляя вернуться, но только не сегодня. Через четыре часа этот порог переступит герой сорок пятого года, который не был здесь уже восемнадцать месяцев.
И тут Мелиор Мэри с удивлением вспомнила, что сегодня была одна из тех дат, которые на протяжении веков решали судьбу дома. 17 мая 1521 года сэру Ричарду Уэстону было даровано поместье Саттон, 17 мая сюда снова должен приехать молодой претендент на трон. Ей было интересно, означает ли это что-нибудь, она боялась, что проклятие, которое отобрало у нее Гиацинта и предначертало ей умереть, так и не родив ребенка, снова разверзнет перед ней свою бездну. На какое-то время ее охватили горечь и отчаяние, но потом радостный огонь снова разгорелся в ней, и, потянувшись к пудренице, Мелиор Мэри с удовлетворением увидела в зеркале свое прекрасное отражение.
Маленький Монах проснулся оттого, что на его крючок попалась рыба. Соломенная шляпа сползла ему на один глаз, и он стал похож на распутного ангела. Монах виновато поправил шляпу, откидывая назад волосы — совсем седые, они были необыкновенно густыми и все еще вились. Он был бы совсем спокоен, сидя рядом с тихо журчащим потоком воды, если бы не еще один сон. Только что ему снова приснился тот огромный дом, второй раз за несколько недель.
Маленькому Монаху это совсем не нравилось — после таких снов казался поблекшим прекрасный солнечный мир вокруг, даже гуси и форель, плещущаяся в воде. Сны оставляли в нем чувство, словно вот-вот должно случиться нечто такое, что навсегда изменит идиллию его жизни.
Но второй сон оказался вовсе не таким зловещим, как предыдущий. Напротив, там были люди, радостные, смеющиеся люди, которые, возможно, не могли понять, что это за человек в коричневых одеждах из грубой ткани.
— Доброе утро, — поприветствовал он их.
— Доброе утро, отец!
Они, наверное, приняли его за аббата, это гораздо более высокий сан, чем у него, но он, да простит его Бог, не стал разубеждать их.
Две веселые девушки, плещущиеся в сверкающей речке, помахали ему рукой, когда он проходил мимо, а высокий темноволосый мужчина, по виду сквайр, ведя под уздцы свою лошадь, приподнял шляпу, здороваясь с ним. Потом миловидная женщина, собирающая утренние розы, улыбнулась ему и слегка склонила голову. Все это было весьма приятно. Но Маленький Монах не любил встречаться с молодостью. Не то чтобы в ней было что-то злое или угрожающее, нет, даже наоборот. Просто она очень напоминала ему его собственную юность, и это пугало его.
Маленький Монах смотрел и смотрел во сне на сияние темно-рыжих волос и ярко-голубых глаз и никак не мог вспомнить, где же он видел их раньше. Но ему ничего не приходило в голову, поэтому он просто пожелал всем им доброго утра и быстро поклонился.
— Доброе утро, отец.
И этот голос был ему знаком. Он снова увидел тот самый огромный дом, который, как и всегда, надвигался на него, и некуда было скрыться. Он поворачивался к нему спиной, а дом, словно играя с ним глупую шутку, опять оказывался перед ним. Монах что-то проворчал себе под нос, и молодой человек с .темно-рыжими волосами сказал ему:
— Замок Саттон очень трудно покинуть, отец…
И тут на крючок попалась рыба, и он проснулся, взбудораженный вездесущим домом и молодым человеком, которого, как ему показалось, он очень давно знал. Что-то где-то было не так, как должно быть, но если когда-то, возможно, он мог объяснить, что именно не в порядке, то сейчас ему оставалось только пойти к монастырю на зов колокола, возвещающего о конце еще одного майского дня.
— …У меня есть тост, мадам, — сказал Чарльз Эдвард Стюарт, — я пью за самую красивую женщину Суррея, даже всей Англии. Я пью за вас, Мелиор Мэри.
Он встал и залпом опрокинул свой бокал — портвейн сверкнул рубиновым светом, пропуская через себя преломленный свет огня. Затем он снова автоматически наполнил бокал из бутылки, которую все это время держал в правой руке. Ужин завершился, слуг отпустили, и принц был немного пьян. Но даже несмотря на это между ними сохранялась какая-то скованность — во время его первого визита такого не было. Чарльз Эдвард надеялся сразу же оказаться в ее объятиях, а его все время держали на недосягаемом расстоянии.
Что-то изменилось за эти восемнадцать месяцев. Да и сам он изменился — губы стали тоньше и бледнее, на лице появилось выражение недовольства и неудовлетворенности. Прежними остались только глаза с тяжелыми веками — они сохранили цвет топаза и свое истинное выражение. В них светилось все, что определяло его характер — любовь к приключениям, душа солдата, неудовлетворенность, страдание, чувственность. Это был очень сложный человек, смелый, как лев, и несчастный, как нищий. Если бы на голове принца оказалась наконец корона Англии, он превратился бы в блистательного и умного короля, потому что природа наделила его такими качествами от рождения. Но сейчас в сердце Чарльза Эдварда Стюарта зияла рана притворства, душу разъедала постоянная необходимость быть вдали от родины, а безнадежность уже начинала стискивать его в своем железном кулаке.
Сегодня он чувствовал себя особенно подавленным. Его прекрасная подданная, сверкая глазами, похожими на фиалки, которые он любил собирать в детстве, без всякой видимой причины была не очень дружелюбна, вино раздражало его, а где-то кто-то наверняка сейчас вынашивает очередной бесполезный план похищения Георга И.
— Я несчастлив здесь, — вдруг сказал он довольно резко и одним глотком осушил бокал, как будто надеясь тем самым затушить горящее в нем чувство.
— Мне очень жаль, ваше высочество.
— Но все-таки я хотел бы остаться тут на несколько дней, если, конечно, вы позволите, мадам. Моими делами может заняться Гейдж. Да, я думаю, из замка Саттон могла бы получиться очень хорошая штаб-квартира… — Он замолчал, потеряв нить своей мысли. — И, кроме того, у этого дома есть одно неоспоримое преимущество… — Он решил попытать счастья еще раз.
