Патриция Галлахер - Искры под пеплом
Гарнет разложила письма снова по конвертам и сунула в ящик, но уже не стала запирать его.
Это не любовные письма, предназначенные только для ее глаз. Явно предполагалось, что она поделится ими с близкими, и Гарнет неожиданно поняла, что должна показать их родным и друзьям.
В прихожей часы дедушки Эшли пробили два раза. Их вестминстерский бой гулко отозвался в затихшем доме. Гарнет зевнула, задула свечу и устроилась поудобнее, чтоб уснуть, не забыв прочитать молитву.
Когда она проснулась, стоял великолепный день. Сияло солнце. Пахло, морем. Настроение омрачали лишь воспоминания и мысль о предстоящем событии.
Элеонора стукнула в дверь и тут же вошла.
— Одевайся побыстрее, милая! Завтрак готов. Клара приготовила кое-что специально для тебя.
— Я не голодна, мама.
— Не огорчай Клару.
«Что ж, мне теперь огорчаться самой?» — подумала Гарнет. У нее болела голова. От пищи ее может стошнить.
— Мне нездоровится, мама.
— Гарнет, это просто нервное. После церемонии тебе станет легче.
— Можно, я сяду за стол в ночной рубашке? Элеонора широко раскрыла глаза от удивления.
— Конечно, нет, дорогая. Ты же знаешь, что мы вместе никогда не едим в таком виде! Но если ты хочешь немножко побыть в постели, я попрошу подать тебе завтрак сюда.
— Не беспокойся, мамочка. Я оденусь и спущусь.
— Вот и хорошо. Твое черное шелковое платье уже поглажено. Если хочешь, можешь взять мою брошь из черного янтаря.
— Я хотела попросить твою камею.
— Не сегодня, дорогая. Для такого случая — только черное.
— Да, мама.
— И не опаздывай, — напомнила Элеонора уже с порога. — Хотя церемония начнется только через несколько часов, народ уже начал собираться в главном сквере.
— Надеюсь, церемония не превратится в карнавал с продажей сувениров и прохладительных напитков, — сказала Гарнет. — Это было бы отвратительно.
— Потерявшие близких такого не допустят, моя дорогая. Не беспокойся.
Военный оркестр добровольно вызвался играть на открытии. Мэр и члены городского собрания заняли места на трибуне, задрапированной в цвета национального флага. Семьи павших героев разместились на скамьях и стульях, предоставленных предпринимателями Авалона. Присутствовало много ветеранов, все в мундирах. У кого-то из них не хватало руки, у кого-то — ноги, некоторые потеряли зрение, у многих были шрамы от ранений. Их встречали приветствиями и аплодисментами. Все старались не замечать их искалеченных тел и не обращать внимания на угрюмое выражение лиц, с которым ветераны Авалона наблюдали за церемонией.
Напыщенное обращение мэра Грисби походило на множество других, всеми уже слышанных. Речь преподобного Ходжа напомнила проповеди армейских капелланов. Духовой оркестр сыграл траурный марш. Наконец полотнище поползло вниз, и взорам собравшихся предстал бронзовый солдат в форме Федерации, прицелившийся из винтовки в бронзового же минитмена[16] с мушкетом на другом конце сквера — такого казуса создатели памятника явно не предусмотрели.
Публика зааплодировала, раздались восхищенные возгласы. Все уверяли, что о людях, в честь которых воздвигнут мемориал, будут помнить вечно. Ветераны, уже почти забытые, обменивались циничными замечаниями.
И вот родственникам погибших предложили подойти к монументу и положить на память о них вещи в раскрытый склеп. Захоронение должно было увенчать программу.
Гарнет не двигалась, пока не осталась последней. Она стояла, сжимая в руках желтый клеенчатый футляр, внутри которого была выцветшая фотография. Девушка направилась к памятнику в одиночестве — хрупкая фигурка в скорбном одеянии с торжественным и просветленным выражением лица. Она пристально вглядывалась в статую, пытаясь увидеть черты того, кого эта статуя для нее олицетворяла. Немножко помедлив, Гарнет положила вещи на могилу и вернулась к остальным, тогда как рабочие принялись замуровывать склеп, закрывая его сверху гранитной плитой с выгравированной надписью. К подножию монумента было возложено множество гирлянд и букетов. Проповедник еще раз произнес благословение, и под звуки оркестра церемония завершилась.
Зрители не спеша расходились. Родители Гарнет и тетя возвращались домой в полном молчании. Никто не спросил, что она положила в склеп. Родные думали, что знают. И только, когда дома Гарнет сняла черные перчатки, они заметили, что на безымянном пальце больше нет кольца…
Три недели спустя, когда Дженни готовилась к отъезду в Техас, Гарнет вызвалась помочь ей укладывать вещи. Она взяла новую нижнюю юбку, аккуратно свернула ее и положила в чемодан.
— Ты и в самом деле уезжаешь, тетя?
— А ты что, сомневалась?
— Нет, конечно, но у меня все же таилась надежда, что ты передумаешь. Мне тебя будет ужасно не хватать.
— И мне тебя тоже, дорогая.
— Ты мне напишешь?
— Разумеется, и твоим родителям — тоже. Но ты же знаешь, как плохо там ходит почта. Почтовые тракты еще не восстановили до конца.
— Интересно, кого ты на этот раз встретишь на пароходе? — задумчиво проговорила Гарнет. Дженни пожала плечами:
— Какая разница. Едва ли они смогут быть интересней наших знакомых по первому путешествию. Замечательное было приключение от начала и до конца, не так ли?
Гарнет грустно кивнула.
— Если не считать ужасного взрыва на «Кри-счен Куин». Столько людей погибло. Нам так повезло.
— У нашего везения есть имя, Гарнет. Он сейчас где-то на Центральных равнинах. Впрочем, и в этом путешествии меня могут ожидать сюрпризы. Отправляясь на Запад, никогда ничего не знаешь наверняка. Вот почему это так увлекательно, сеньора.
— Ой, — восторженно пискнула Гарнет. — Ты заговорила, прямо как в Техасе. Раньше ты такого обращения не использовала.
— Так же, как не пользовалась туалетом на улице и не принимала ванну в бочке, как не делала массу других примитивных вещей, пока не очутилась в Техасе. Да, я не такая дурочка, чтобы радоваться трудностям, но я и не боюсь их. Может быть, в этом и есть главное различие между нами, Гарнет. Техас оставил след в каждой из нас. И мне бы хотелось сохранить частичку Техаса в себе на всю жизнь.
Гарнет разглядывала официальное шелковое платье Дженни, когда-то, по незнанию, надетое во время праздника на ранчо Дюка. Тогда обе они выглядели очень модными и привлекательными, но уж слишком расфранченными.
— Ты права, тетя, это не Авалон изменился, а я. Все здесь осталось по-прежнему, но только я воспринимаю это уже не так, как раньше. Чего-то не хватает, и хотя не знаю точно, чего, но чувствую себя не в своей тарелке. По ночам плачу в подушку. Я по-настоящему несчастна! Почему все не так, тетя? Чего мне не хватает?
