Жорж Сименон - Тётя Жанна

Все действующие лица, равно как и изложенные события, являются полностью вымышленными; никакой связи между персонажами и ныне живущими или когда-то жившими людьми нет.

I

На вокзале в Пуатье, где нужно было пересесть на местный поезд, у нее больше не хватило сил сопротивляться. Десять раз она прошла перед буфетом, волоча за собой чемодан и задевая им каждого встречного. Неприятное ошущение в груди по-настоящему тревожило ее, и чем ближе она приближалась к цели, тем сильнее оно ее охватывало. Ощущение было такое, словно огромный воздушный пузырь – примерно такой же большой, как и ее груди, поднимался к горлу и на своем пути в поисках выхода сдавливал внутренние органы; тогда она встревоженно, с застывшим взглядом замирала, пребывая моментами в полной уверенности, что сейчас умрет.

Она выпила бы кофе. Она пообещала себе не пить ничего, кроме кофе, но потом, уже у стойки, перед мывшим стаканы официантом с закатанными рукавами, проговорила, чувствуя, как краска заливает лицо:

– Я думаю, мне стоит выпить маленький стаканчик коньяка. Я не очень хорошо себя чувствую. Это, верно, из-за жары?

Было действительно очень жарко. Стоял август, и экспресс, доставивший ее сюда из Парижа, был битком набит людьми, едущими в отпуск.

Роясь в своей сумке в поисках денег, она невнятно пробормотала:

– Налейте-ка мне еще один.

Она вела себя так не потому, что ей казалось, будто все на нее смотрят. Это ощущение появилось совсем недавно, только в поезде. Маленький мальчик, ехавший с родителями, нескончаемо долго сверлил ее взглядом, и она от неловкости почувствовала, как на нее опять накатывает.

Это была просто усталость. Вот и все. Да еще и возраст. Не просто возраст сам по себе, а изношенность. Она была старой глупой клячей, но у нее не хватало смелости уйти, подобно настоящей животине, в укромный уголок и там умереть.

В поезде ехали и другие пожилые женщины, еще и постарше ее; они щедро демонстрировали свои оголенные спины и часть груди и ехали совершать свои маленькие безумства на песчаных пляжах.

Неторопливой железной дороги былых времен больше не существовало. Правда, пересадку делали на том же пути, напоминавшем запасной, у самого конца платформ, но вместо прежних высоких вагонов пассажиров теперь ожидали серебристые моторные вагоны; эта автомотриса бесшумно мчалась среди полей, издавая время от времени короткие гудки.

Она надеялась, что приедет, когда уже опустится ночь: так ей было бы проще незаметно проскользнуть на главную улицу и идти вдоль домов. Но из-за летнего времени и в семь часов вечера небо оставалось светло-голубым, с добавлением какого-то двусмысленного красного цвета от заходящего солнца. Коровы в полях отбрасывали огромные фиолетовые тени, а ослепительные отблески в оконных стеклах на фермах казались вспышками огня. Маленькой девочкой в такой же вечерний час, когда ощущается угроза небытия или вечности, она уже испытывала страх – подобно страху перед чистилищем, по катехизису, – и перед ее внутренним взором сейчас снова представала стоявшая за окнами ее комнаты липа с застывшей листвой, и каждый лист казался вырисованным, словно на гравюре; ей вспоминались неясные шорохи в доме, которые едва уловимо ширились, пока наконец треск навощенного паркета не воспринимался как взрыв в тишине.

Она сосала мятные карамельки, чтобы заглушить запах алкоголя. И вот уже, по меньшей мере в третий раз после отъезда из Парижа, ощутила необходимость стереть платком последние следы косметики со щек. Сначала-то она решила совсем не подкрашивать лицо, может быть, и не пудриться, но потом, в самый последний момент, уже полностью одевшись, она посмотрела на себя в зеркало, и ей стало стыдно за свое бледное, как луна, лицо. Не хватало еще вызвать у них страх, если она приедет с видом умирающей или будет похожа на привидение.

У нее было вполне хорошее, хотя и совсем простое платье; шляпа – из самых приличных, какие только можно купить по случаю; через руку она перекинула легкий плащ.

В вагоне она не встретила никого из знакомых. Правда, она едва осмеливалась поднимать глаза на попутчиков, как бы пытаясь сохранить для себя возможность к отступлению.

«Если отеля „Золотое кольцо“ больше не существует, я уеду сегодня же вечером».

Потом, поскольку была суббота и по улицам гуляло много народу, она подумала: «Если у них нет свободной комнаты, в другом месте я искать не буду».

Оставалось всего несколько минут до прибытия, и воздушный пузырь уже не исчезал из ее груди. Поезд остановился у маленького, почти не изменившегося вокзала, а она не осмеливалась подняться, потому что на нее опять накатило и она подумала, что сейчас обязательно умрет. Тем не менее она оказалась на платформе, где, несмотря на дневной свету только что зажгли фонари, а какой-то мужчина в фуражке с блестящим козырьком сделал вопросительный жест, указывая на ее чемодан, и спросил:

– Такси?

Она так ничего и не увидела. Все произошло слишком быстро. Раньше у вокзала такси не было, как не было и всех этих частных машин, запрудивших привокзальную площадь.

– В отель «Золотое кольцо».

Дверца захлопнулась. Она успела заметить дома, показавшиеся ей совсем маленькими, да улицу, до конца которой, у моста, они доехали почти сразу же.

– У вас не осталось багажа в камере хранения? Его не нужно забрать?

Ей не терпелось оказаться внутри, в безопасности, и она низко наклонила голову, чтобы помешать прохожим увидеть ее лицо. Невероятно, чтобы у отеля были прежние хозяева, месье и мадам Луазо (мадам Луазо, Матильда, носила парик): когда она уехала отсюда, им обоим было по меньшей мере по семьдесят лет. Справа она успела мельком заметить новое крыло здания, пристроенное недавно, и ей показалось, что чуть дальше она разглядела на террасе металлические столики среди растущих в кадках лавров.

– Для одного человека?

– Для одного.

– На ночь или на несколько дней?

– Может быть, на несколько дней.

Она не знала. Вряд ли она проведет в отеле больше одной ночи. Это было почти немыслимо, но ей казалось, что этими маленькими хитростями ей удастся избежать худшего.

– Семнадцатый номер свободен, Мартина?

– Жилец уехал, но я не знаю, успели ли прибрать комнату.

Они были совсем молодыми и, должно быть, поженились недавно; казалось, они играют в хозяина и хозяйку отеля. Мартина крикнула с лестницы:

– Ольга! Семнадцатый готов?

– Да, мадам.

Приезжая заполнила бланк на имя Мартино, разумеется; Жанна Мартино, пятидесяти семи лет, родившаяся в... Родившаяся здесь! Не в отеле «Золотое кольцо», но едва ли в сотне метров отсюда, как раз напротив, по ту сторону моста. Пересекая тротуар, она избегала смотреть в том направлении. Может быть, ее комната будет выходить окнами на реку? Скорее всего, нет. Одиноким постояльцам такие номера не дают. Особенно в августе, в субботу вечером.

Старые Луазо, словно Филемон и Бавкида, не могли, конечно, и представить себе, что когда-то в их заведении будут бродить женщины, одетые всего-навсего в короткие полотняные брючки и некое подобие бюстгальтера, причем немалую часть их составляли матери семейств; какойто мужчина с обгоревшими на солнце плечами разгуливал с голым торсом, поросшим густой коричневой шерстью.

– Обед будет через пятнадцать минут, – объявил хозяин (или управляющий).

В гостиничной суете и толкотне ей позабыли доставить чемодан, но она не стала требовать этого, а сама затащила его на третий этаж, довольная тем, что ей удалось добраться так незаметно. Даже Ольга, горничная, судя по всему, не знала о том, что она уже поднялась в номер, потому что не пришла предложить свои услуги.

Семнадцатый номер окнами выходил во двор, где старые конюшни были переделаны в гаражи. Воздух синел и сгущался подобно дыму. Почему бы сразу же не лечь в постель? Две-три таблетки снотворного помогли бы ей уснуть.

По привычке она распаковала чемодан и разложила его содержимое в стенном шкафу и комоде. Потом сполоснула лицо и, не зажигая лампу, уселась на единственное жесткое и узкое кресло синего цвета, которое своим видом наводило на мысль о распродажах в крупных магазинах.

Прошло некоторое время, и незаметно опустилась ночь; едва уловимо нарастал шум, становясь все более отчетливым и различимым, – прежде всего, конечно, доносившийся через открытые окна гул обеденного зала, где начали подавать ужин; гул с террасы, где люди в вечерней прохладе продолжали выпивать; хлопали двери; какая-то нетерпеливая мать укладывала ребенка в постель и крикливым голосом угрожала ему всякими небесными карами, если он тотчас же не уснет. Потом, несмотря на шум от проезжавших машин и гудки клаксонов, Жанна различила более тонкий, почти мелодичный звук реки, нечто вроде дружеского оклика, раздающегося от того места, где поток воды рассекается устоями моста.

– Я устала! – произнесла она громко.