Жорж Сименон - Тётя Жанна
До нее дошло – еще в то время, когда она поддерживала связь со своими родственниками, – только то, что ее брат женился на дочери доктора Тайефера, Луизе, которая была в монастырской школе тогда же, когда и она, но училась в младшем классе, так что у нее осталось воспоминание о Луизе лишь как о шаловливой девчонке с косичками на спине, черноволосой, если она не ошибалась, с остреньким носом и дерзкими глазами.
Какова она сейчас? Ей, должно быть, уже пятьдесят, как и Роберу. Робер, конечно, стал толстым, ведь еще молодым он имел предрасположенность к полноте.
Жанна попудрилась, затем стерла пудру, потом снова попудрилась и, поскольку лицо приобрело нездоровый цвет, нанесла пальцем на скулы румяна. Лицо, непонятно почему, стало лиловым. Она перепробовала все оттеши румян, но лицо упорно оставалось лиловым.
– Старый клоун! – сказала она сама себе.
Сидеть весь день дома, стараясь придать себе смелости, не имело смысла. Она проехала столько километров, чтобы оказаться здесь, и вот добралась сюда. Ей осталось только перейти мост и подойти прямо к воротам, в которых открывалась маленькая дверца. Когдато и ворота, и ставни были темно-зеленого цвета – бутылочного, говорил ее отец; дом был белым, не чисто белым, а цвета сливок, отчего он казался более теплым и богатым, чем окрашенные в резко белые тона соседние дома. Ей придется поднять медный молоток, и стук его эхом отразится от свода, подобно перезвону колоколов.
Она услышит шаги. Мужские? Женские? Глупый вопрос. Шаги служанки, которая с ней не знакома; если та хорошо вымуштрованна, то спросит: "Как о вас доложить? "
И вот она здесь. На другой стороне моста она очутилась словно с разбегу, на одном дыхании. Стук молотка отозвался за пределами дома; на глухой стене складов виднелись черные буквы: Робер Мартино, оптовая торговля вином. Раньше было другое имя, имя их отца: Луи. Как и когда-то, прямо на тротуаре стояли пустые бочки, а на стене висело напоминание: «Развешивать объявления запрещается».
Внутри чей-то голос прокричал:
– Алиса, стучат!
– Слышу, но я не могу спуститься!
Послышались мелкие стремительные шаги, звук открываемой щеколды. Дверь отворила одетая во все черное, в шляпе и перчатках тонкая женщина с молитвенником в руке.
– Вы уходите? – машинально спросила Жанна.
– Нет. Я вернулась от мессы. А в чем дело?
Она казалась взволнованной, возбужденной, может быть, обеспокоенной и даже не дала себе труда взглянуть посетительнице в лицо.
– Вы мадам Мартино, жена Робера?
– Да.
– Мне кажется, я вас сразу узнала. Мы вместе учились в монастырской школе, хотя вы моложе меня.
Ее собеседница, погруженная в свои мысли, казалось, не слушала.
– Я Жанна Лоэ.
– А!
У нее был вид человека, размышляющего, куда бы пристроить обременительный груз, не знающего, где бы его поставить.
– Входите! Боюсь, что дом вам покажется не совсем в порядке. Прислуга без предупреждения ушла от нас вчера. Сегодня утром должна была прийти новая, но я никого не вижу. Робер не знаю где. Уже пять минут я его повсюду ищу.
Она захлопнула дверь и позвала:
– Робер! Робер! Это твоя сестра Жанна!
И, словно думая о чем-то другом, добавила:
– Ваш муж приехал с вами?
– Он умер пятнадцать лет назад.
– А! Жюльен тоже умер, вы знаете?
– Мне вчера рассказали.
– Вы приехали вчера?
– Да, вчера вечером, слишком поздно, чтобы вас беспокоить.
Ее невестка не стала возражать. Она стянула перчатки, сняла шляпу и прошла в комнаты; Жанна не узнала их, настолько все оказалось переделанным, да и мебель стояла другая. Комнаты потеряли не только привычный внешний вид, но и свой запах.
– Не представляю, куда подевался Робер. Я оставила его, чтобы только сходить к мессе, и поручила принять новую прислугу, если она явится. Нужно было действовать быстро, и я позвонила в агентство по найму в Пуатье; они обещали мне послать кого-нибудь первым же утренним поездом. Прислуга уже давно должна быть здесь. Робер! Робер!.. Извините за столь неудачный прием... У нас дома все в каком-то странном состоянии, и я не знаю, удастся ли мне когда-нибудь выбраться из него...
Кто-то, какая-то молодая женщина, тоже одетая в черное, наклонилась через перила лестницы.
– Кто там? – спросила она, не видя Жанны.
– Сестра Робера. Твоя тетя Жанна, которая жила в Южной Америке. Действительно в Южной Америке, Жанна? Я не знаю подробностей. Это было так давно... Скажи-ка, Алиса, ты не видела Робера? Я заходила в контору, там его нет...
– Контора все там же, в глубине двора? – спросила Жанна.
– Да. Почему бы и нет? Алиса, ты не слышала, чтобы он уходил?
– Он точно не ушел. Я бы услышала, как хлопнула дверь. Кажется, я видела, как он пошел наверх. Да! Опять начинается...
Из одной комнаты второго этажа раздались пронзительные крики младенца, и лицо Луизы судорожно передернулось, словно от приступа невралгии.
– Не обижайтесь на меня, Жанна. Вы, должно быть, принимаете меня за сумасшедшую. Ну, разумеется! Я же вижу! Иногда я сама себя спрашиваю, не спятили ли мы все немного. Но как, скажите, мне тут выкручиваться – в одиночку, в этом огромном доме? Прислуга уходит одна за другой. Последняя даже не соизволила сообщить о своем уходе. Вчера после завтрака, когда ни посуда не была вымыта, ни со стола не убрано, я увидела, что на месте ее нет, а из комнаты исчезли ее вещи. Младенец орет, будто нарочно. Тем не менее его мать сейчас захочет уйти погулять, потому что, дескать, ей еще рано запирать себя в четырех стенах, и спихнет ребенка мне на руки. Где сейчас моя дочь, я не знаю, Анри же вчера вечером уехал на машине. Если только Робер...
Казалось, сейчас она разразится рыданиями, рухнет на первый попавшийся стул, но она – маленькая, напряженная – уже снова направилась в нутро огромного дома, крича:
– Робер! Робер!
Ее невестка открыла дверь и язвительно бросила:
– Вы полагаете, я смогу уложить малыша спать, когда вы так кричите?
– Вы слышите, Жанна? Это я, оказывается, кричу! Всегда я! Я вам не предложила что-нибудь выпить или съесть. Все-таки странно, что Робер не откликается. Он не ушел из дому: он никогда не уходит с непокрытой головой, а я видела его шляпу у входа. Его нет ни в конторе, ни на винных складах. Впрочем, ему там и нечего делать в воскресенье. Поднимайтесь, Жанна. Пойдемте со мной. Вы можете привести себя в порядок в моей ванной...
Даже лестничные ступени были заменены и больше не скрипели. Двери, когда-то темные и покрытые лаком, теперь были выкрашены в белый цвет. Стены были светлыми. Все стало светлым. Мрака не осталось нигде. Луиза бросила на незастланную постель свою шляпу, которую так и держала в руке, и подобрала с ковра валявшуюся мужскую пижаму.
– Мне стыдно, но я ничего не могу сделать. Бывают моменты, вот как сегодня, когда все объединяется против меня, и длится это иногда неделями, а то и месяцами. Если бы я только знала, где Робер...
Она направилась к лестнице на третий этаж, где когда-то находились детские и ход на чердак, служивший залом для игр. Послышались стремительные шаги, звуки открываемых дверей и голос, кричащий в каждую комнату:
– Робер!
Луиза хлопала дверью, чтобы чуть дальше начать снова:
– Робер!
Она дошла до чердака, толкнула створку двери, пронзительно крикнула:
– Робер!
И почти сразу же:
– Жанна!.. Алиса!.. Кто-нибудь!.. Живо!
Луиза – вся почерневшая, – скрючившись, с опущенными плечами стояла у белой стены, засунув в рот чуть не весь кулак. Свет, как и раньше, струился из наклонного окна, проделанного в крыше; висящий металлический прут позволял приподнимать раму.
Жанне потребовалось какое-то время, чтобы взобраться на ящик и взяться кончиками пальцев за этот прут, а потом привстать на цыпочки. Над слуховым окном был закреплен огромный крюк, как в мясной лавке; с какой целью он был когда-то там закреплен, никто не помнил.
Но именно за этот крюк Робер зацепил веревку, на которой и повесился.
Он был очень толст, как и его сестра, а может быть, даже толще ее. На нем был костюм из тонкой шерсти, но на ногах – домашние мягкие туфли; одна туфля соскользнула с его ноги.
Пустой ящик, послуживший ему подставкой, валялся перевернутым на полу, а совсем рядом лежал клочок бумаги с единственным словом, написанным синим карандашом:
Простите.
Луиза так глубоко засунула в рот кулак, что вся посинела; казалось, она вот-вот задохнется. Снизу доносился голос Алисы:
– Что там такое?.. Мне нужно подняться?..
– Принесите-ка большой стакан холодной воды! – ответила Жанна, сама поразившись звучности своего голоса.
Через мгновение она добавила:
– И нож... Небольшие ножницы... Быстро!..
Ребенок опять принялся визжать. Луиза смотрела на свою невестку дикими глазами животного.
Робер слегка покачивался на веревке, и лучи солнца, скользнув по его странно деформировавшемуся плечу, высвечивали пятно на боку серой в яблоках деревянной лошади с оторванной гривой; фарфоровый – взгляд этой лошади упирался в мертвеца.
