Патриция Кемден - Роковые поцелуи
Повисло гнетущее молчание. Виньи сидел бледный. Дюпейре нервно перебирал карты. В глазах Рашана Ахилл увидел пламя ярости и ненависти и почувствовал прилив удовлетворения.
– Именно я должен… – начал Рашан, а потом разочаровал Ахилла тем, что запнулся, когда осторожность и страх появились в его глазах. Пожав плечами, с натянутой улыбкой Рашан сказал: – Я хотел бы закончить нашу игру, Д'Ажене.
– Она закончилась почти год назад, – ответил Ахилл. – Или месье маркиз забыл?
– Ничего я не забыл, ты!..
– Месье! – закричал Дюпейре. Он приложил руку ко лбу и пробормотал: – Моя жена говорила: «Скромный загородный вечер». – Он жестом приказал слуге принести еще вина. – Пожалуйста, пожалуйста, – повторял он. – Теперь, Рашан, я уверен, что король хотел, чтоб вы отдохнули. Для вас этот год был насыщен событиями…
– Убийство – это событие, не так ли, Д'Ажене? – съязвил Рашан.
Дюпейре раздраженно выдохнул:
– Месье! Мы собрались здесь, чтобы отдохнуть. Пусть вашу ссору с месье Д'Ажене разрешит король. А здесь выпейте немного бургундского.
Рашан выхватил у слуги бокал вини, и влил его в себя. Ахилл следил за его красным лицом. Он, должно быть, видел некоторое родственное сходство в крупных чертах стоящего перед ним человека… с человеком, который когда-то назывался его другом.
Взгляд Ахилла стал отсутствующим. Приступ добродетельности заставил его оцепенеть – словно после укуса ядовитого паука – всего, кроме одного маленького уголка печали в темноте его души.
Размышления прервало фырканье – Рашан вырвал кувшин с вином из рук слуги и до краев наполнил свой бокал.
– Давайте не будем портить месье Дюпейре «скромный загородный вечер», – сказал он, насмешливо произнеся последние три слова. – Партию в фаро? По тысяче луидоров для начала. Я сдаю.
Сумму прокомментировал всеобщий смех. У Рашана никогда не было денег, его земли были заложены и перезаложены, и Ахилл хотел было пройтись насчет его возможностей платить. Но сзади на некотором расстоянии стояла графиня Баттяни. Она, сжимая веер, встала при первом же намеке на стычку.
«Почему она так возбуждена?» – удивился Ахилл. Остальные женщины шептались между собой, их глаза блестели в ожидании приближающегося столкновения двух врагов, ее же глаза выражали беспокойство.
Слуга сделал движение, чтобы закрыть проходную дверь.
– Не надо, – сказал Ахилл. Его взгляд на мгновение встретился с глазами графини, и она успокоилась. – Я хотел бы, чтобы дверь была открыта, – очень вежливо произнес он, снова глядя на Рашана. – Итак, партия. Ведь вы так настаиваете. Но для начала по две тысячи.
Рашан побледнел, потом кивнул и сел. Из ящичка с картами выскользнули две и были сданы. Ахилл поставил свой стул так, чтобы в поле зрения находились и маркиз де Рашан, и графиня Баттяни.
Игра пошла так, как Ахилл и ожидал. Рашан был наихудшим типом игрока, тем, кто умеет немного играть, но считает свое умение лучшим, чем оно есть на самом деле. Ахилл разделил свое внимание между графиней и картами. Это был трюк, которому он научился еще ребенком, поглощенным в свое чтение, в то время как уши внимательно прислушивались к мягким шагам его наставника. Рашан пошел неудачно, потом с победным видом откинулся назад и фыркнул:
– Ты знаешь, я не позволю тебе вывести меня из себя. – Он шумно глотнул еще вина и наклонился вперед. – Я слишком долго ждал. А теперь хватит. Король далеко. Париж далеко. – Его глаза сверкнули. – Но не справедливость!
Рашан криво усмехался, пока не была перевернута последняя карта. Его лицо вытянулось.
– Что за черт! – Он бросил карты на пол, вскочил и, схватив стул, с размаху ударил им о пол. – Наслаждайся своей победой, Д'Ажене. Это последняя капля твоей удачи! Все пришло в движение, разве ты не видишь? Ты уже пойман, месье граф… – Рашан сжал руку в кулак. – Пойман, как…
– Вы пустомеля, Рашан, и мне скучно все это. – Ахилл встал. Графиня Баттяни, словно задумавшись, приложила веер к губам и поспешила удалиться. – Вы можете оставить свою записку Дюпейре, – бросил Ахилл Рашану и повернулся, чтобы уйти.
– Еще партию!
– Игра окончена.
– Нет! – заорал Рашан. – Не игра. Не Париж! Прольется кровь, Д'Ажене. На твоих руках кровь Рашанов. Расстояние не играет роли – будь оно в лигах или годах, – кровь прольется.
Задумчивое лицо графини Баттяни стояло перед глазами Ахилла, пока он шел к себе в комнату. Угрозы Рашана не имели для него никакого значения – этот человек был хвастливым трусом.
Ахилл распахнул дверь.
– Боле! – позвал он, входя в двухкомнатные апартаменты. Бледно-голубой полосатый шелк, подчеркиваемый повсеместно используемой белой с золотым штукатуркой, покрывал стены. В комнате стоял круглый с инкрустацией стол, подвинутый к высокому окну, а на краю еще одного стола с приятными, радующими глаз изгибами лежали, конечно, его книги.
Слуга Ахилла поднялся со стула возле камина, где он начищал золотые галуны на мундире хозяина.
– Месье, – сказал он с невозмутимым поклоном, – о курьере по-прежнему нет никаких вестей, хотя я уверен…
Ахилл прервал комментарии слуги взмахом руки.
– Мне нужна твоя помощь. И твоего сына Жана-Батиста тоже.
Ахилл увидел, как узкая грудь Боле выпятилась от гордости при упоминании имени его сына. Боле и его жена поздно родили его – «чудесный ребенок, ожидающий своего часа творить чудеса», как слишком часто повторял Боле. На сей раз Ахилл не был обременен этим выражением, так как Боле отреагировал достаточно скромно:
– Хороший мальчик, месье, он хорошо будет служить.
– Здесь находится женщина, она недавно приехала, – говорил Ахилл, подходя к своим книгам. – Элеонора, графиня Баттяни. Как она говорит, из Венгрии. По пути из Вены. Я хотел бы знать, так ли это. Я хотел бы знать, откуда она прибыла. Я хотел бы знать о ее семье. – Ахилл выбрал томик стихов своего любимого трубадура. – А больше всего я хочу знать, есть ли у нее какие-нибудь связи в Париже. Любые. Даже самые тонкие, как паутина.
– Понимаю, месье.
– И я не хочу, чтобы кто-нибудь знал, что я этим интересуюсь.
Боле понимающе поклонился, затем помог своему хозяину приготовиться ко сну.
Через несколько мгновений Ахилл остался один. Одетый только в черный шелковый халат с воротником-стойкой, застегнутый на одном плече, с китайскими мотивами рисунка, Ахилл сидел в кресле у высоких окон, вытянув ноги перед собою. Он потягивал коньяк, который налил ему Боле, на коленях у него лежала книга, а сам он вглядывался в окно, в дикую недружелюбную ночь за оконным стеклом.
Он улыбнулся мысленному образу. Стоило ехать, чтобы на полпути в Баварию действительно можно было назвать ночь дикой. Но нет необходимости забираться так далеко, чтобы найти недружелюбность ночи, которая царила вокруг.
