Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
А съ тѣхъ поръ?…
Помнилъ ли Мишель о данномъ въ лѣсу обѣщаніи, или его сердце взволновалось при видѣ опасности, которой подвергалось слабое и молодое существо? Сюзи не дѣлала никакого опредѣленнаго заключенія, но несомнѣнно: со дня приключенія у Козьяго холма Мишель имѣлъ видъ „настоящаго жениха“. Правда, онъ ничего не говорилъ Сюзаннѣ, чего бы не могъ сказать ей братъ; однако, онъ болѣе занимался и смотрѣлъ на нее больше, чѣмъ бы это дѣлалъ братъ или „товарищъ“, и въ его взглядахъ, въ его словахъ, въ его молчаніи было что-то, что изумляло молодую дѣвушку и что дѣлало ее необычайно счастливой, и ей являлась еще смутная идея: „неужели онъ меня любитъ?“, сопровождаемая другой: „если я такъ безумно счастлива отъ надежды быть имъ любимой, ужъ не люблю ли я его?“
На эти новые вопросы своего сердца, такъ же какъ и на первый, миссъ Севернъ не смѣла отвечать. Еще потрясенная, она быстро уставала думать, углубляться въ мысли, приходившія ей на умъ. Да и къ чему собственно? Она была счастлива достаточно! Если Мишель ее не любилъ, она ему была благодарна за то, что онъ притворялся любящимъ ее, такъ какъ это была безконечно пріятная и немного гордая радость видѣть это серьезное лицо, свѣтлѣвшее, когда она улыбалась, этого отшельника, увлеченнаго старыми книгами, просиживающаго у изголовья выздоравливающей, этого сердитаго брюзгу, говорящаго мягкимъ голосомъ и покоряющагося капризамъ маленькой шалуньи въ розовомъ платьѣ, этого спесивца, приходящаго въ умиленіе оттого, что блѣдный цвѣтъ ея лица становился оживленнѣе.
Таково было немного смутное состояніе духа Сюзанны.
… И Мишель, испытуя взглядомъ подъ завитками, скрывавшими маленькую ранку, гладкое чистое чело, боязливо желалъ знать, что таилось подъ этой непроницаемой бѣлизной. Она такъ мало походила на другихъ молодыхъ дѣвушекъ, эта маленькая сумасбродка въ розовомъ платьѣ!
Мишель предложилъ миссъ Севернъ почитать ей вслухъ, и эта мысль ее восхитила, но при словѣ романъ она сдѣлала гримасу.
— Развѣ вы любите романы? — спросила она.
— Да, иногда, какъ отдыхъ, когда они хорошо написаны и когда они не совершенно лишены идей.
— Я, когда мнѣ нужны идеи, какъ вы говорите, я ихъ ищу не въ романахъ, а когда мнѣ нужна болтовня, я ее въ достаточной мѣрѣ нахожу въ свѣтѣ, чтобы не искать ее въ другомъ мѣстѣ. Остаются описанія чувствъ…
— Ну?
— Ну, когда я думаю, что они вымышленныя, они меня не интересуютъ, а если бы я могла предположить, что они правдивы, что авторъ разсказываетъ свою интимную жизнь или по крайней мѣрѣ о своемъ сердцѣ, я бы стала его еще болѣе порицать за подобные разсказы ради угожденія мнѣ.
— Почему? — спросила развеселенная Колетта.
— Потому что я думаю, когда имѣешь подобныя воспоминанія, гораздо лучше дѣлаешь, сохраняя ихъ про себя глубоко скрытыми. Вотъ.
Г-жа Фовель искренно смѣялась.
— Тогда что же читать? — спросилъ тихо Мишель. — Скажите мнѣ, какую вы сами читали книгу, я буду продолжать съ той страницы, на которой вы остановились.
— „Разсказы изъ „Временъ Меровинговъ“ Огюстена Тьерри, — отвѣтила спокойно миссъ Севернъ.
— Это тебя не усыпляетъ? — воскликнула съ удивленіемъ Колетта.
— Усыпляетъ меня? Но это великолѣпно! Это цѣлый воскресшій міръ, съ которымъ все переживаешь. Живешь среди этихъ исчезнувшихъ созданій, познаешь, видишь, понимаешь ихъ съ идеями ихъ времени. Это болѣе романтично, чѣмъ всѣ выдуманные романы, что касается приключеній, и однако, это настоящая жизнь. Вотъ какія книги я люблю.
Нельзя было заставить ее измѣнить свое мнѣніе. Колетта рѣшила, что Занночка была рождена, чтобы выйти замужъ за историка, и Мишель прочелъ книгу, вызывавшую такое восхищеніе. Но временами г-жа Фовель просила пощады; тогда молодой человѣкъ откладывалъ книгу и начинали разговаривать втроемъ; затѣмъ Низетта, вся розовая и влажная отъ бѣготни въ саду, пришла посидѣть на колѣняхъ Сюзанны, добиваясь отъ нея ласкъ, а отъ Мишеля сказки, „такой длинной, которая продолжалась бы до того дня, который наступитъ за послѣ-завтра“. Мишель скромно сознался, что онъ не знаетъ такой длинной исторіи, но предложилъ разсказать болѣе короткую, и предложеніе было принято. Его разсказъ былъ чѣмъ-то въ родѣ дѣтской и очень забавной пародіи на одинъ эпизодъ изъ „Времени Меровинговъ“, приспособленный для пониманія Низетты.
Малютка, со скрещенными вокругъ шеи миссъ Севернъ руками, съ головой, слегка опрокинутой на грудь кузины, смѣялась взрывами, и иногда Сюзанна и Колетта, пораженныя какимъ-нибудь удачнымъ мѣстомъ пародіи, заражались этимъ дѣтскимъ смѣхомъ.
Конечно, это время заключенія было пріятно, такъ пріятно, что Сюзи, счастливая, чувствуя себя еще немного усталой, немного слабой — о! очень немного — не стремилась выходить, хотя докторъ ей это разрѣшалъ.
На четвертый день Мишель получилъ разрѣшеніе читать стихи и въ продолженіе болѣе часа онъ переходилъ съ „Nouvelles poésies“ Мюссе къ „Vie intérieure“или къ „Jeunes Filles“ Сюлли Прюд’ома, отъ Jntimités Коппе къ „Bonne Chanson“ Верлэна и къ „Préludes“ Анри де Ренье, выбирая въ этихъ сборникахъ очень изящные стихи, не пламенные, однако, полные трогательнаго, сильнаго и сдержаннаго трепета, тѣ стихи, которые можно читать въ лучшій моментъ любви, который вѣдь не тотъ, когда говорятъ: „ я тебя люблю“.
Мишель читалъ хорошо; благодаря застѣнчивости, онъ сохранялъ большую простоту интонаціи, но прекрасныя глубокія ноты его голоса замѣняли мастерство болѣе искусной дикціи.
Сначала Сюзанна слушала съ какимъ-то улыбающимся скептицизмомъ, затѣмъ съ неожиданнымъ для нея удовольствіемъ, наконецъ очарованіе покорило ее всю. Теперь она отдавалась все болѣе новымъ впечатлѣніямъ, удивленная тѣмъ, что она раньше такъ мало искала знакомства съ этимъ міромъ чудныхъ созвучій, глубокихъ идей и правдивыхъ чувствъ или, можетъ быть, она не умѣла до этого дня въ немъ разобраться за отсутствіемъ направляющей руки.
Около 4 часовъ пришли звать Колетту, которая сошла внизъ, чтобы принять г-на Понмори и его сыновей; тогда Мишель сказалъ:
— Хотите я вамъ прочту вещь, которую люблю до страданія, каждый стихъ которой, какъ будто владѣетъ фиброй моего существа? Я вамъ не стану читать всей вещи; въ сущности я немного боюсь проникающаго ея настроенія; въ часы печали я часто открываю книгу на этой страницѣ; тогда меня страшатъ собственныя переживанія. Я не рожденъ съ душою пессимиста, я остерегался въ самые тягостные моменты моей жизни плѣнительныхъ и болѣзненныхъ идей, составляющихъ сладость, диллетантизмъ скорби. Но эти стихи имѣютъ для меня могущественное очарованіе; я не могу выразить, что они заставляютъ меня испытывать восхитительнаго и ужаснаго…
