Элизабет Хойт - Скандальные наслаждения
— Дай мне ребенка, сестра. — В кухню вошел Уинтер. Он повесил круглую черную шляпу у двери и поставил на стол простую деревянную коробку. Подхватив на руки Мэри Дарлинг, он подбросил ее и поймал, а девочка довольно завизжала и засмеялась.
Почему мужчины так любят подбрасывать детей? Даже Уинтер, самый уравновешенный из ее братьев, был этому подвержен.
— Я всегда боюсь, что ты ее уронишь.
— Ни разу не уронил, — ответил он.
— Почему ты дома средь бела дня?
— Половина мальчиков отсутствуют — подхватили какую-то простуду, а остальные расшалились, — пожал плечами Уинтер. — Я отправил их по домам. А где все?
— Дети уже поели. Нелл повела их на прогулку.
Уинтер удивленно взглянул на нее.
— Она повела всех детей?
— Тех, что постарше. — Сайленс стало стыдно. — Мне, конечно, следовало пойти с ней.
— Нет-нет, — поторопился сказать Уинтер. Он прижал ребенка к себе и достал из буфета тарелку. — Нам всем иногда нужна передышка.
— Но не тебе.
— Я не потерял дорогого мне человека, — мягко заметил он.
Сайленс поджала губы, встала, забрала у брата тарелку и наполнила кашей из котелка, висевшего над очагом. Поставив перед ним еду, она сказала:
— Давай я возьму Мэри. Не успеешь оглянуться, как она тебя испачкает.
— Спасибо. — Он зачерпнул полную ложку густой каши и, попробовав, одобрительно произнес: — Очень вкусно.
— Это Нелл сварила, — сухо сказала Сайленс. Ее собственная стряпня оставляла желать лучшего.
— Понятно. — Уинтер, продолжая есть, указал на деревянную коробку. — Нашел это у входной двери.
— Да что ты? — удивилась Сайленс и впервые за многие дни проявила хоть какой-то интерес и даже любопытство. — Ты считаешь, что это от обожателя Мэри Дарлинг?
Уинтер улыбнулся:
— Могу, конечно, предположить, но не лучше ли просто открыть и посмотреть.
Сайленс показала брату язык. Она повертела коробку — размером не больше ее ладони — в руке. Коробка не окрашена, но искусной работы и блестит от воска. Она нахмурилась. Эта коробка стоит намного больше, чем все другие подарки для Мэри.
Между тем Мэри Дарлинг успела схватить коробку и прижать к себе.
— Подожди, милая, — сказала Сайленс. — Сначала посмотрим, что внутри.
Открыв крышку, она охнула.
— Что там? — Уинтер привстал, чтобы тоже посмотреть.
Сайленс повернула коробку к нему — там лежала нитка жемчуга.
Он помолчал, потом взял ожерелье в свои длинные тонкие пальцы, глядя, как жемчужины блестят на свету.
— Очень дорогой подарок для ребенка.
— Это не для Мэри Дарлинг, — прошептала Сайленс. Она вынула листок бумаги, который лежал под жемчугом. Там было написано два слова: «Сайленс Холлингбрук».
Проснувшись и даже не открыв глаз, Геро знала, что Гриффина рядом с ней нет. Она неподвижно лежала с закрытыми глазами, привыкая к неизбежному. Кровать холодная. Значит, он ушел давно.
Она стиснула кулаки. И вдруг почувствовала что-то в правой ладони. Открыв глаза, она поднесла руку к лицу. Было уже позднее утро, и яркий свет лился из окна.
То, что было у нее в ладони, оказалось бриллиантовой сережкой. Геро провела по камню кончиком пальца. Бриллиантовая безделушка, которую подобрал Гриффин после того как — очень давно — она воткнула ее в него. Слезы полились у нее из глаз — она поняла, что означает эта весточка от него.
Он не вернется.
Поздним утром Гриффин поднимался по ступеням своего городского дома. Ноги налились свинцом, а грудь словно придавило камнем.
— Где ты был?
Он поднял голову при звуке знакомого голоса. У двери стояла мать в бархатной пелерине.
Он остановился.
— Что ты здесь делаешь? Что-то случилось?
— Случилось? — удивленно повторила она. — Да, случилось кое-что — ты избил Томаса, заявил, что соблазнил его невесту, а затем вы оба куда-то исчезли! Я хочу знать, что происходит и как ты уладишь это ужасное недоразумение между вами. Сейчас все обстоит намного хуже, чем до твоего приезда в Лондон. Что происходит с нашей семьей?
Гриффин смотрел на мать, на эту сильную духом маленькую женщину. Плечи у нее опустились. Она пережила смерть отца, пережила долги и скандал и теперь на грани крушения всего, что ей дорого. И это его вина, его грехи тому причиной. Во рту стало горько. Она в нем разочарована.
Он оглянулся — в соседнем доме за ними кто-то с любопытством подглядывает из-за занавески.
Гриффин взял мать за руки:
— Войдем в дом, дорогая.
Она подняла на него лицо, и утреннее солнце отчетливо высветило морщинки вокруг глаз.
— Гриффин?
— Войдем в дом, — повторил он.
Он провел ее в библиотеку и тут же понял свою ошибку, когда посмотрел на кушетку, где он… где они с Геро… Он выругался себе под нос. Но куда еще он мог ее пригласить? Половина комнат была закрыта, поскольку он ими не пользовался.
— Что с тобой? — спросила мать, с беспокойством дотронувшись до его руки.
— Ничего. — Он вернулся к двери и громко позвал слуг. Прошло больше минуты, прежде чем вбежала растрепанная горничная. — Принеси чай и печенье.
Она присела в реверансе:
— Печенья нет, милорд.
Гриффин скривился:
— Тогда принеси хлеба или еще чего-нибудь, что найдется у кухарки.
Он закрыл дверь, повернулся и провел руками по волосам. Парика на нем не было, он не брился несколько дней, в доме полный беспорядок, включая слуг. Правда, и дом, и слуги мало его волновали. Как только он покончит с Викарием, он откажется от аренды и уедет с Дидлом на север Англии, хотя Дидлу и не нравится тамошнее житье. Но будь он проклят, если останется жить в одном городе с Томасом и Геро.
— Гриффин? — тихо окликнула его мать.
Черт. Mater никогда не жаловала деревню. С ней тоже придется расстаться. Если только она не решит поселиться в каком-нибудь городке поблизости от поместья Мэндевиллов.
— Гриффин. — Мать подошла к нему и взяла за руки. — Скажи, о чем ты думаешь?
Он устало улыбнулся ей.
— Все не так уж драматично, mater. Я собираюсь покинуть Лондон.
— Но почему?
Он прикрыл глаза.
— Я не могу жить здесь рядом с Томасом и с ней.
— Ты хочешь сказать — с леди Геро. — У матери вырвался смешок, и она сердито посмотрела на сына. — Мы теперь не можем даже произнести ее имени?
— Томасу это было бы тяжело, — криво усмехнулся он.
— Но он не…
— Они поженятся в воскресенье.
Он отнял от нее руки, пересек комнату, чтобы налить себе бренди.
— Но я думала…
— Что на ней женюсь я? — спросил он, стоя к матери спиной. — Как видишь — нет.
