Гюи Шантеплёр - Невѣста „1-го Апрѣля“
— Простите меня, — сказалъ онъ еще разъ, — я поступилъ дурно. Я васъ оскорбилъ, вамъ досадилъ, я, который пожертвовалъ бы чѣмъ угодно, чтобы васъ оберечь отъ непріятности.
И такъ какъ она молчала, онъ продолжалъ, встревоженный этимъ молчаніемъ:
— Будьте добры, Симона; ваше сердце полно состраданія къ тѣмъ, кто страдаетъ, къ больнымъ, къ бѣднымъ… ну, представьте себѣ, что я также бѣдный, нуждающейся въ вашей жалости. Увы! я не представляю ничего интереснаго, я не ударяю себя въ грудь, не призываю небо въ свидѣтели, у меня не впавшіе глаза, не блѣдныя щеки, я не потерялъ ни аппетита, ни сна, и однако… я несчастенъ, увѣряю васъ.
Симона слушала терпѣливо, немного удивленная; при послѣднихъ словахъ она содрогнулась.
— Вы несчастны — вы? Что васъ дѣлаетъ несчастнымъ?
Поль отвѣтилъ:
— Я не могу вамъ этого сказать, Жакъ мнѣ это запретилъ.
— Это, значитъ, что нибудь дурное? — спросила Симона, широко раскрывъ свои наивные глаза.
— Что нибудь дурное! О! не думайте этого!
Онъ остановился, колеблясь, со сдавленнымъ голосомъ, затѣмъ рѣшительно:
— Это только то, что я васъ люблю, Симона, а Жакъ находитъ меня недостойнымъ васъ.
— Вы меня любите?!
Это былъ только шепотъ, почти вздохъ.
Потрясенное милое дитя закрыло свое лицо обѣими руками, но внезапно она его открыла, и Поль увидѣлъ, какъ она улыбалась съ глазами, полными слезъ.
— Вы меня любите? — повторила она, — но вѣдь это совсѣмъ не дурно, Поль.
— Ахъ! какъ вы восхитительны! — воскликнулъ молодой человѣкъ.
У него явилось сильнѣйшее желаніе стать на колѣни, чтобы цѣловать руки, орошенныя такими драгоцѣнными слезами, но онъ вспомнилъ совсѣмъ кстати, что онъ и Симона Шазе не были одни.
— Значитъ вы очень хотите, чтобы я былъ вашимъ мужемъ? говорите скорѣе, говорите?
— Да, я этого очень хочу, — отвѣтила тихо Симона, — но нужно спросить Терезу.
Поль съ трудомъ удержалъ крикъ радости.
— Ахъ! моя прелестная Симонетта! если бы вы знали, какъ я васъ люблю, какъ мы будемъ счастливы!
Онъ забылъ категорическія приказанія Жака; онъ неудержимо предавался счастью быть любимымъ этимъ маленькимъ, непорочнымъ ангеломъ. И Симона, сконфуженная, шептала такъ тихо, что Поль едва слышаяъ.
— Ахъ! я счастлива, я очень счастлива.
Никто, впрочемъ, не думалъ перебивать этотъ любовный дуэтъ. Чтобы отправиться въ путь, ждали только миссъ Севернъ и Мишеля Тремора, замедлившихъ пріѣздомъ. Когда, повернувъ къ „Козьему Холму*, они показались въ концѣ просѣки, разразился въ честь ихъ громъ восклицаній и рукоплесканій.
— Вы видите, Мишель, мы самые послѣдніе, — воскликнула Сюзанна, смущенная этимъ шумнымъ пріемомъ.
Раньше чѣмъ Мишель могъ понять ея намѣреніе, она сильно ударила концомъ хлыста свою лошадь и пустила ее галопомъ, черезъ рытвины, ямы, кучи хворосту, стволы деревьевъ, опасно скрытыхъ высокою травой. Вдругъ животное, раздражаемое слѣпнями, съ ожесточеніемъ вцѣпившимися ему въ грудь, сдѣлало прыжокъ въ сторону и стало на дыбы. Это произошло съ быстротою молніи.
Бока Пепы сгибались. Уже молодой дѣвушкѣ казалось, что она чувствуетъ, какъ громадная тяжесть упавшаго животнаго раздавливаетъ ей грудь. Инстинктивно она бросила стремя и луку и, закрывъ глаза, быстрымъ движеніемъ прыгнула въ сторону.
У нея было сознаніе толчка, она ощутила боль въ головѣ, затѣмъ потеряла сознаніе.
Когда она пришла въ себя, то увидѣла себя въ ландо г-жи Сенваль. Лошади бѣжали рысью. Она встрѣтила тревожный взглядъ, жадно выжидавшій ея взгляда, и увидѣла Мишеля, очень блѣднаго, наклонившагося надъ нею, поддерживая ее рукою. Тогда она почувствовала невыразимо пріятное спокойствіе.
— Это пустяки, Майкъ… — пролепетала она.
Затѣмъ, ея качавшаяся отъ толчковъ экипажа голова, ища поддержки, прижалась къ груди Мишеля, и усталая, она закрыла глаза.
* * *Колетта приблизилась къ дивану, на которомъ сидѣлъ Мишель, и очень нѣжно наклонившись, положила руку на плечо своего брата.
— Ты можешь успокоиться, мой бѣдный братецъ, — сказала она, — докторъ повторилъ буквально то же Роберту, что онъ сказалъ намъ. Это чудо, но у нея нѣтъ ничего опаснаго. Маленькая рана на лбу незначительна, и два или три дня отдыха справятся съ потрясеніемъ нервовъ. Бѣдная малютка! Какой ужасный страхъ она испытала! А мы то!… — прибавила г-жа Фовель, облегченно вздохнувъ.
Увидя Сюзанну, блѣдную, шатающуюся и какъ бы безучастную ко всему, что происходило вокругь нея, съ пораненнымъ лбомъ, когда рана, плохо умытая, казалась большей и болѣе страшной, затѣмъ Мишеля, совершенно блѣднаго, съ трудомъ произносившаго короткія, отрывистыя слова, Колетта испытала одно изъ самыхъ ужасныхъ волненій въ своей жизни.
Визитъ доктора ее подбодрилъ, но, казалось, что Мишель не раздѣлялъ спокойную увѣренность своей сестры; въ то время, какъ она говорила, онъ слушалъ ее съ усиліемъ, съ опущенной головой, совершенно подавленный.
— Робертъ увѣренъ, что докторъ ничего не скрываетъ? — спросилъ онъ однако упавшимъ голосомъ.
— Совершенно увѣренъ.
Онъ началъ опять тѣмъ же голосомъ и какъ бы въ забытьи:
— Мнѣ кажется, очень густая, высокая трава немного ослабила толчокъ… Я видѣлъ, она ранила лобъ о сухую вѣтку…
Г-жа Фовель продолжала говорить тихо, повторяя слова и фразы, который могли ободрить Мишеля, окончательно успокоить его томящуюся душу. Съ тѣхъ поръ какъ Сюзи приняла ванну, она чувствовала себя болѣе спокойной и бодрой. У нея болѣла немного голова, но у нея не было лихорадки и вообще никакого недомоганія, могущаго служить дурнымъ предзнаменованіемъ. Она только что заснула. Мишель поднялся.
— Я ухожу, — сказалъ онъ.
— Но ты здѣсь обѣдаешь? — воскликнула удивленная м-мъ Фовель.
— Нѣтъ, я предпочитаю вернуться домой.
— Послушай, это будетъ безуміе, — настаивала Колетта; — останься, ты вечеромъ получишь новыя свѣдѣнія, можетъ быть сможешь увидать Сюзи.
— О! я вернусь послѣ обѣда.
— Но, мой бѣдный другъ, ты усталь, ты измученъ!
Треморъ сдѣлалъ жесть чрезмѣрной усталости:
— Умоляю тебя, Колетта, — пробормоталъ онъ, — мнѣ необходимо вернуться.
Онъ не могъ никогда отдать себѣ отчета, какъ онъ очутился въ своемъ рабочемъ кабинетѣ въ башнѣ Сенъ-Сильвера. Съ точностью автомата слѣдовалъ онъ по знакомой дорогѣ, не чувствуя, что идетъ, не видя, не слыша ничего. Одна и та же мысль, завладѣвшая его мозгомъ, какъ отвратительные щупальцы спрута, впивающіеся въ тѣло измученнаго пловца, терзала его, лишала сознанія окружающаго, уничтожая въ немъ всякую мыслительную силу.
„Если бы она убилась или даже тяжко была ранена, если бы, когда я ее поднялъ на руки, наполовину обезумѣвшiй, я не почувствовалъ бы болѣе бiенiя ея сердца, или, если бы я ее увидѣлъ расшибленной, ужасно изувѣченной“…
