Жюльетта Бенцони - Графиня тьмы
— Заделались бунтовщиком? Вы?!
— А почему бы нет? — резко ответил Батц. — Лес рубят — щепки летят, а у нашей партии уже не будет такого дивного повода покончить с проклятым Конвентом, приютившим под своей сенью такое количество убийц!
— Трудно не согласиться с вами, барон. Да и когда я спорил? Где начнется восстание?
— В нашей старой секции Лепеллетье[62], над которой еще парит тень великого дорогого нам всем Кортея. Его память здесь чтят, он и поведет нас в бой! Что до вас, любезный Питу, надеюсь, вы станете певцом нашей Илиады, а ваш такой убедительный глас поможет перетянуть на нашу сторону многих сомневающихся!
— Можете на меня рассчитывать.
— Я в вас нисколько не сомневался, — с чувством произнес Батц, протягивая руку, которую Питу крепко пожал. А теперь пора возвращать вас публике: она заждалась…
— Еще немного подождут. Ответьте мне на один вопрос. Известно вам, что мисс Адамс проводит теперь все свое время в ротонде и Тампльской башне? Вы знаете, что ей удалось приблизиться к принцессе?
— Да, знаю. Но к чему этот вопрос?
— Чтобы понять, входит ли в ваши намерения увидеться с нею до начала восстания. Я сам давно ее не видел, но уверен, что ей вас страшно не хватает…
— Мне тоже не хватает ее, — сказал Батц, и лицо его внезапно потемнело. — Но в мои планы не входит свидание с ней до того, как начнется бой. Одному богу известно, что из этого может выйти. Меня могут убить… взять в плен… и мне непереносима мысль, что она может оказаться каким-то образом замешана во всем этом. Уже то, чем она занимается в Тампле, достаточно опасно, но, наверное, для нее это счастье. Так что мне возле нее сейчас не место, и я не хочу, чтобы она хоть о чем-то догадывалась…
— Если кто и скажет ей о вас, то только не я.
— Я знаю. И все-таки, Питу, если случится так, что я не выйду из боя живым, не согласитесь ли вы передать ей кое-что на словах?
— Незачем и спрашивать.
— Тогда скажите ей… что я люблю ее, как никогда и никого еще на свете не любил…
— Даже Мари?
— Даже Мари, хотя богу известно, какую рану нанесла мне ее смерть…
Не говоря более ни слова, Батц повернулся и побежал прочь, а сам Питу с задумчивым видом пошел допевать свои песни.
Назавтра результаты голосования были точно такими, как предсказывал барон. Новая Конституция собрала 914 853 голосов «за» и только 41 892 — «против». Что до Декрета о двух третях, то его одобрили 167 650 человек, против — 95 373. Эти последние сказали «нет», и на улицах Парижа поднялся ропот, но в своей эйфории Конвент, словно освободясь от тяжкой ноши, казалось, ничего не замечал. Он занят был теперь Декретом об аннексии Бельгии и разделением страны на девять департаментов. Впрочем, было приказано усилить полицейские наряды, хотя это было совершенно бесполезно.
12 вандемьера двадцать шесть секций сплотились вокруг секции Лепеллетье, где был образован штаб восстания, который тут же выслал гонцов в департаменты с призывом примкнуть к восставшим парижанам. На этот раз все жители столицы, те, кто в действительности и были народом: лавочники, ремесленники, мелкие буржуа, интеллигенция, все, для кого забрезжила новая заря, — все они, как один, встали на сторону роялистов, вырвавшихся из тюрем Робеспьера. В числе них был и Батц. Два дня подряд сражался он бок о бок со своим другом, молодым Шарлем Делало, вице-президентом секции Лепеллетье, человеком, которого природа наделила необыкновенным ораторским талантом…
Конвент, оказавшись в отчаянном положении, воззвал к отребью, в их числе к убийцам узников тюрем в 1792 году, и к этой армии негодяев добавил четыре тысячи солдат, стоящих в Саблоне под командованием генерала Мену… который переметнулся на сторону восставших. Это стало очевидно, когда защитники Конвента попытались захватить секцию Лепеллетье на углу улиц Вивьен и Фий-Сен-Тома. Мену любезнейшимобразом вел переговоры с молодым Делало, который без всякого труда убедил его в том, что их дело правое, и призвал генерала примкнуть к их рядам, «как сделали все честные люди, для которых нестерпимы выходки Конвента».
А Конвент тем временем стянул в Париж пушки, и площадь напротив Лувра, площадь Революции и Елисейские поля превратились в сплошную артиллерийскую батарею. Ночью, под накрапывающим уже холодным дождем, приготовления развернулись с удвоенной силой. В Париже была объявлена всеобщая мобилизация, но предместья молчали. Всю ночь заседал Конвент в Тюильри. Уже сместили Мену и на Барраса возложили командование обороной. Но тот трезво оценивал свои способности и прекрасно понимал, что военные лавры ему не по зубам. Это совсем не то, что закручивать интриги или разжигать дебаты, где Бар-рас был несравненный мастер! Но вести армию в атаку, особенно когда речь идет о братоубийственной бойне, — это не для него. Хотя Баррас знал, кто может проявить себя в этом деле: корсиканский генеральчик, он видел его при осаде Тулона[63], тогда тот совершал чудеса! Неказистому, с гадким характером, Бонапарту после похода в Италию стало тесно на европейском театре военных действий, и он намеревался предпринять дерзкую экспедицию в Египет. Кроме того, поговаривали, что он собирался и в Турцию — переформировывать артиллерию султана. Этот Наполеон Бонапарт уж точно справится с пушками. Надо послать за ним!
Неплохая мысль, и вот уже генеральчик отдает четкие и ясные приказы: солдатам из Саблона — занять позицию вокруг Тюильри… Но секционеры вполне могли захватить пушки на Елисейских полях, и Бонапарт посылает своего друга, командира эскадрона Мюрата: тот должен забрать их и передислоцировать туда, где они окажутся наиболее действенными.
На заре 13 вандемьера небо прояснилось и показалось солнышко. К двум часам пополудни оно уже сияло вовсю, когда встрепенулись бойцы из секций, но они были разбросаны по всему городу и, главное, лишены единого командования.
К четырем часам раздались первые выстрелы: это стреляли по секционерам с улицы Сент-Оноре, около церкви Сен-Рош. Ожесточенный бой завязался у Нового моста и на улице Пти-Шан, где защитникам Конвента пришлось штыками отбивать атаку с баррикады. За несколько минут улицу Сент-Оноре усыпали трупы, снаряды свистели у Дворца Равенства и на ступенях церкви Сен-Рош, куда по приказу Бонапарта свезли пушки. Целая колонна бойцов из секции Лепеллетье и Бют-де-Мулен была расстреляна. Батц тоже был с ними. Его знаменитый глубокий голос гремел весь день, заражая оптимизмом бойцов, но что может голос против огненных жерл, и, раненный, он укрылся в церкви, которую так хорошо знал. Лишь на секунду взгляд его встретился со стальной голубизной глаз нового победителя…
