Евгения Марлитт - Дама с рубинами. Совиный дом (сборник)
– А брат твой по глупости привез из Испании избалованную жену, которая страдала от германского климата, пока ангел освобождения не унес ее от земных бедствий, не так ли, Клодина? – с горечью добавил он. – К тому же он оказался плохим хозяином, бесполезным человеком. Он изучал травы и цветы под микроскопом, воспевал их красоту, забывая, что прежде всего они должны служить хорошим кормом. Конечно, все это так! В худшие руки, чем мои, не могло попасть уже и так полуразоренное имение, но чем я виноват, что во мне не оказалось ни капли крестьянской крови, всегда уживавшейся с благородной кровью моих предков? Земледелием и скотоводством создавалось богатство Герольдов, ныне утраченное, и я должен стыдиться перед последним работником, который в поте лица обрабатывает свой клочок земли. Я ничего не беру с собой, кроме пера и горсти мелочи, чтобы прокормить себя и дочь, пока не будут изданы мои рукописи. Поэтому и работаю с лихорадочной поспешностью.
Он замолчал, с горькой улыбкой подошел к молодой девушке и положил ей руки на плечи.
– Видишь ли, дорогая моя сестрица, мы теперь с тобой перелетные птицы. Еще детьми мы инстинктивно избрали себе разные пути: я – мечтатель, задумчивый звездочет, ты – соловей со звонким серебристым голосом, предмет всеобщего поклонения, вызывающий восхищение и поступками, и внешностью… А теперь ты приходишь ко мне, рассеянному человеку, живущему своими книгами, и хочешь забиться в Совиный дом… – Он энергично покачал головой. – Даже не подходи к старому дому, Клодина, возвращайся обратно. У меня онемели ноги от сидения в этом углу, куда я спрятался от людского шума, и переход в Совиный дом будет мне полезен, а мою дочку понесет верный старый Фридрих, если ее ножки устанут. До свидания, Клодина!
Герольд протянул руки, чтобы на прощание обнять сестру, но та уклонилась.
– Кто сказал тебе, что я могу вернуться? – серьезно спросила она. – Я попросила отпуск, и мне его дали. Моя дорогая старая герцогиня поняла меня, не задавая никаких вопросов, – она знает, в чем дело. Так будь и ты скромен, Иоахим, – густая краска залила ее лицо, – и пойми, что, кроме желания быть с тобой, есть и другая, скрытая причина моего возвращения… Примешь меня с замкнутыми устами, но с сердцем, полным любви?
Он молча притянул ее к себе и поцеловал в лоб. Клодина глубоко вздохнула.
– Конечно, наши средства скудные, но это еще не нищета, – добавила она с кроткой улыбкой. – Ее высочество настояла на том, чтобы я продолжала получать свое содержание, и бабушкин капитал тоже даст некоторую сумму. Голодать нам не придется, и тебе не следует так лихорадочно работать, я этого не допущу. Ты должен закончить свое прекрасное произведение спокойно и с удовольствием. Ну а теперь давай собираться.
Она обвела глазами пустую комнату и остановила взгляд на сундуке.
– Да, это все, что я имею право взять с собой, – сказал Иоахим. – Немногим более того, что нужно было последнему отпрыску рода Герольдов при появлении на свет, – только самая необходимая одежда. Но нет, что за черная неблагодарность! – Он ударил себя ладонью по лбу и глаза его засияли. – Слушай, Клодина, это удивительно! Подумай, не знаешь ли ты такого друга нашего дома, который мог, недолго думая, уплатить две тысячи талеров? Как я ни ломаю себе голову, не могу вспомнить никого. Вчера вдруг ставят в соседней комнате несколько ящиков и говорят, что они принадлежат мне по праву, так как поверенный снял их с аукциона и возвратил мне, бедному Иову. Я, кажется, расхохотался в лицо носильщикам. Они ушли, и более никто уже не отнимал у меня мою маленькую библиотеку, а ведь я чуть не плакал, когда грубые руки бросали в бельевые корзины том за томом дорогих товарищей моего одиночества – мои книги. Тот, кто возвратил их мне, должен был знать, что дает мне твердую опору для странствования по пустыне… Да будет благословен этот благородный незнакомец с золотым сердцем! Не правда ли, и ты не знаешь, Клодина? Ну, не думай больше об этом, мы оба не разрешим загадки.
Он вложил рукопись в папку, а Клодина стала укладывать в корзину игрушки с помощью маленькой Эльзы. Через десять минут Герольд фон Альтенштейн покинул свой дом вместе с сестрой и дочерью. Трудно было бы найти более красивую пару, чем эти брат и сестра, спешившие вон из своего родового гнезда, в которое влетали теперь чужие златоперые птицы.
Имение было куплено неизвестным лицом за очень крупную сумму.
Глава 2
На лестнице они встретили даму, вышедшую из аукционного зала. Бормоча что-то себе под нос, она озабоченно приподнимала подол коричневого платья, потому что на ступеньках лежала густая пыль. Краска залила ее лицо, когда она подняла глаза и увидела перед собой брата и сестру.
– Ах, извините! – сказала она низким голосом, отступая назад. – Я загородила дорогу.
Герольд взглянул на нее, как будто хотел сказать: «Неужели я должен испить и эту чашу?», но сдержался и ответил с вежливым поклоном:
– Дорога из этого дома слишком широко открыта для нас, и минутная задержка не имеет значения.
– Какая ужасная, возмутительная пыль на лестнице! – заговорила дама, не обращая внимания на его ответ и отряхивая юбку. – Я никогда не хожу на аукционы, потому что там приходится возиться в старой пыли, но Лотарь не давал мне покоя, писал дважды, и я вынуждена была поехать, чтобы выручить серебряную посуду. Он удивится, до какой большой суммы я дошла.
Говоря это, она то бледнела, то краснела, не отрывая глаз от подола своего платья.
– В память о бабушке я благодарна, Беата, твоему брату за покупку серебра, которое она очень любила, – сказала Клодина.
– Мог ли он поступить иначе? Ведь вторая половина этой посуды принадлежит нам, не можем же мы допустить, чтобы наш герб украшал стол первого попавшегося мещанина? – возразила дама, пожав плечами. – Но не тебе ли следовало, в память о своей бабушке, спасти серебро? Если я не ошибаюсь, она лично тебе завещала несколько тысяч талеров.
– Да, на черный день, как сказано в завещании. Моя практичная бабушка первая осудила бы меня, если бы я это сделала и поставила в своем шкафу серебро, не имея хлеба.
– Не имея хлеба? Ты, Клодина?! Ты, гордая, избалованная придворная дама?
– Была ли я горда когда-либо? – покачала головой фрейлина с прелестной улыбкой. – Что до баловства, то, конечно, при дворе работать не учат.
– Ты и раньше не умела работать! – воскликнула дама. – То есть… – хотела она поправиться, но остановилась.
– Продолжай, ты права, – спокойно отвечала Клодина. – Той работе, о которой ты думаешь, не учат и в институте. Но я попытаюсь стать хозяйкой в Совином доме…
– Не хочешь ли ты сказать…
