Джоанна Борн - Тайна куртизанки
Микс-стрит была свободна от шпионов. По лестнице ее проводили в дом люди с серьезными лицами, а также Дойл, выглядевший дружелюбным и расслабленным. Анник, поглощенная собственными мыслями, даже не заметила, что возвращается в свою тюрьму.
Пока Джайлс отпирал дверь, ведущую во внутреннюю часть дома, она сказала то, что занимало ее всю дорогу из церкви:
— Питер Даффид Джонс. Кто-нибудь сообщил ему, что моя мать умерла?
Ей ответил Гальба:
— Он тоже умер, Анник. Питер Джонс был твоим отцом.
Невозможно представить, чтобы они не знали. Это всем известно.
— Моим отцом был Жан-Пьер Жано, его также звали Пьер Лалюмьер. Он был героем революции. Его повесили в Лионе вместе с другими лидерами восстания, когда мне было четыре года.
— Пьер Лалюмьер и Питер Джонс — один и тот же человек. Он из Уэльса. Постой минуту. Я тебя пока разоружу.
Анник подняла рукав, чтобы Грей мог отстегнуть ножны.
— Это не имеет смысла. Мой отец — баск… или, возможно, гасконец. Вы говорите, мой отец из Уэльса? Почему он должен быть валлийцем? Я никогда в жизни не знала ни одного валлийца. Это просто глупость.
— Я валлиец, — сказал Гальба. — Идемте наверх.
— Меня это не удивляет. Полагаю, их много в Англии, они соседи. Но зачем валлийцу жить во Франции? Почему он должен притворяться французом? — Она уже поднималась по лестнице, когда ей пришла в голову следующая мысль. Анник остановилась. — Если это правда, то я законнорожденная.
Она положила руку на стену, чтобы убедиться, что в жизни осталось нечто прочное, заслуживающее доверия. Грей ждал рядом, во взгляде его сквозила тень насмешки.
— Это имеет для тебя значение?
— Не думаю. — Она прислушалась к себе и не заметила никакой разницы. — Просто до сих пор я об этом не задумывалась. — Анник поднялась еще на пару ступенек. — В таком случае у меня есть настоящее имя… Джонс… Это имя? Ни одного человека на земле по-настоящему не зовут Джонс. Это нелепо.
Они вошли в большую светлую комнату с пятью высокими окнами и с видом на улицу сквозь белые шторы. Анник еще не была здесь. Камин, широкие кожаные кресла, на стене коллекция холодного оружия, книжные полки с книгами. Овальный дубовый стол был пуст, за исключением стопки папок. Она чувствовала запах кофе, табака, кожи. Домашние запахи.
— Джонс — совершенно обычное валлийское имя, — сказал Гальба.
Следом за ними в комнату вошел Джайлс с подносом. Он передал чашку кофе Гальба, который взял ее, предложил Грею, который отказался, и поставил чашку на стол рядом с ней, не спрашивая. Какие они хитрые, эти англичане!…
— Значит, я наполовину валлийка?
— Нет, вы полностью валлийка, — ответил Гальба. — Ваша мать родилась в Арбердэре.
Память выдала карту. Арбердэр был в Уэльсе.
— Тогда настоящая фамилия Маман не Гриффит, верно?
— Гриффит.
— Но это ужасная фамилия. Ее невозможно произнести. Неудивительно, что она назвалась Вильерс, звучит лучше. По крайней мере, Гриффит не так смехотворно, как Джонс.
Она с утра еще не ела и не пила кофе, голова у нее кружилась. За короткое время она сделала много неприятных открытий, к которым не была готова.
— Вы говорите, что фамилия моей матери Гриффит и она была валлийкой. То есть во мне нет ни капли французской крови?… — Никто ей не ответил. — Когда я была совсем ребенком, мы говорили по-английски. Маман звала меня Анни Кэйт, до того как стала называть Анник. Я забыла.
У них такие серьезные лица. Все это правда, а не хитрая выдумка. Она помнила язык, на котором шептались мать с отцом, когда были наедине. Если б она усерднее вспоминала, то поняла бы, что это уэльский.
— Я валлийка… Я стала просто нелепой.
— Ты должна узнать остальное. — Грей подошел к столу и подвинул в ее сторону папки. У всех на обложке широкая красная полоса, без сомнения, что-то означавшая. — Я только вчера это увидел. До сих пор не знал.
Сверху лежала папка со множеством псевдонимов, некоторые ей знакомы. Были там Пьер Лалюмьер и Жан-Пьер Жано, но первым стояло имя Питер Джонс.
«Питер Джонс… сын Кэтрин и Оуэна Джонс… Университет Кембриджа… Завербован в разведку… Ранг 7… Благодарность и повышение в звании… Назначен в Ним… Шеф промежуточной базы… Лион… Статус — независимый агент… Благодарность… Ранг 11… Благодарность… Благодарность и повышение в звании (посмертно)…»
Досье агента британской разведки, урожденного Питера Джонса, взявшего имя Пьера Лалюмьера. Он был независимым агентом 17-го ранга, когда умер. Его пенсия назначена его жене Люсиль Джонс.
Сотни страниц досье, старые документы с подлинным запахом. Его политические отчеты. Тайные общества. Политические клубы. Пьер Лалюмьер, которого так почитали во Франции, что его имя знал каждый школьник, был англичанином и британским шпионом.
Следующим было досье матери. Толстая папка.
«Люсиль Алисия Гриффит… дочь Анны и Энсона Гриффит. Родилась в Арбердэре, Уэльс… Завербована в разведку…»
Страница за страницей. Политические донесения Маман из Парижа. Секреты Австрии и России из Вены. Подробности совершенно секретных документов тайной полиции Фуше.
Самые ранние донесения, написанные рукой матери, относились ко времени террора. Заметки наверху, написанные уже другим почерком, сообщали, что Маман вытащила из мясорубки революционного совета триста мужчин и женщин. Как много спасено жизней!… Невиновные или виновные отчасти, никто из этих людей не заслуживал казни. Анник не знала, что это сделала ее мать.
Смерь Люсиль Алисии Джонс была отмечена на левой стороне папки свежими чернилами. На день смерти она имела 20-й ранг и была независимым агентом. Ее пенсия назначена дочери, Анне Кэтрин Джонс.
Она не хотела заглядывать в оставшуюся папку. Ее собственную, очень толстую. В ней все: письма, которые она писала матери, ее донесения, шпионская жизнь. Как много секретов она передала матери, не интересуясь, куда они попадают. Теперь она знала: Франция получала только остатки. Лучшее шло британцам, все эти годы.
— Ты убедилась, что это не подделка? — сказал Грей, когда она закончила чтение и закрыла папку.
— Все подлинное. — Анник смотрела на книгу, стоявшую на полке, но если бы ее спросили, что это такое, она бы не смогла ответить. — Маман была выдающейся. Никто из французских агентов так глубоко не внедрялся в британскую разведку. Она имела доступ ко всему, моя Маман.
— Она была уникальной, — сказал Гальба.
— За годы работы с Вобаном я рассказывала ей все, что мы делали. Теперь я вижу это в папке. Я была такой ловкой, настолько довольной собой, что рассказывала ей все. Рене, Паскаль, Франсуаза… и Сулье. Сулье, который доверял мне секретные послания… Я предала всех. Вобан презирал бы меня за такую глупость.
