Джоанна Борн - Тайна куртизанки
— Трудно поверить, что мой отец был англичанином.
— Валлийцем.
— Не придирайтесь ко мне. Разницу может заметить только англичанин, как форель увлекает разница между ней и щукой.
Камин разожгли недавно, чтобы ее утешить, потому что другой помощи не могли предложить. Они знали, что ей будет холодно. Когда у человека вырывают сердце, внутри остается лишь холод. Анник обхватила себя руками, но это совсем не было похоже на объятия Грея.
— Когда мне было четырнадцать, я попала в плен к русским. Меня предали, как это часто бывает. Они знали мое имя. Один из них понял, чьей дочерью я была. Все офицеры читали книги папы и знали, как он погиб. И они меня отпустили. Допросы едва начались, я даже не испугалась.
— Даже не испугалась? Очень мило. — Иногда Грей мог быть саркастичен.
— Мне сохранили жизнь далеко от Франции, потому что люди знали имя моего отца.
Грей решил, что теперь к ней можно подойти. Он встал сзади, положил руки ей на плечи, чтобы согреть ее.
— Твой отец был храбрым человеком.
— Знаете, я была там. В день марша. У них не было оружия, даже перочинных ножей. Голодающие ткачи шли к ратуше, где их ждали вооруженные люди, зная, что некоторые из них могут умереть. Они просили только достойной платы за свой труд. Ничего другого. Каждый французский мальчик знает имена тех, кого повесили. Я гордилась и горжусь, что я его дочь. Отец устроил марш не потому, что был английским шпионом, он сделал это для тех людей. Он любил Францию и умер за нее.
— Он был человеком, способным любить не только одну страну.
— Мой отец не стал бы мне лгать. Будь я постарше, чтобы он мог со мной разговаривать, он бы не лгал мне.
— Твой отец до революции отправил бы тебя учиться в Англию. Там, в школе для девочек в Бате, ты жила бы спокойно, и тебе ничто бы не угрожало.
Она была бы школьницей в маленьком провинциальном городе, и это стало бы ее жизнью. От такой мысли стыла кровь. Да, Грей хорошо изучил ее.
— Мне бы не понравилась школа в Бате. Вы слишком проницательны, я не хочу вас слушать.
Ветер играл занавесками, шевелил разбросанные бумаги, делая их похожими на взлетающих и садящихся птиц. Какая-то страница перевернулась. Одно из ее многочисленных писем. Анник отправляла их с каждым курьером, если не занималась шпионажем. Потому что Маман беспокоилась. Она была уверена, что Маман беспокоится о ней.
Он заметил, куда она смотрит.
— И тебя не интересует, почему твоя мать лгала?
— Чтобы сделать меня своей марионеткой. Использовать меня. Вы никогда еще не видели меня в деле, месье. Я безмерно полезна.
— Ты не ребенок, Анник, и перестань вести себя так. Она могла сказать тебе правду и все равно тебя использовать. Ты бы делала все, что она попросит.
— Я не желаю это слышать.
Но Грей безжалостно продолжал:
— Она не должна была тебе лгать. Она могла бы сказать правду, когда тебе было восемь лет. Ты стала бы даже полезней для нее. Подумай об этом. Почему она лгала?
— Я вас ненавижу!
— Она лгала, чтобы избавить тебя от необходимости лгать. Она дала тебе Рене Дидье и жилье в Латинском квартале. Дала тебе возможность учиться готовить на кухне Франсуазы. Она сделала тебя одним из агентов Вобана. Дала тебе все эти годы.
Анник закрыла глаза. Он не требовал у нее ответа, можно было собраться с мыслями, подумать, какой стала бы ее жизнь, если б Маман сказала ей правду. Она когда-то видела искусную керамику из Дрездена, которая выглядела как яблоки, салат-латук и цветная капуста. На вид полезные и вкусные, но холодные, как скелеты, на ощупь. Такой же стала бы и она, если б росла, играя двойную роль.
— Маман была мудрой, — наконец прошептала она. — И страшно одинокой. Я даже не представляла, насколько одинокой. Я соберу бумаги.
— Оставь, это сделает Эйдриан. Он хочет убить для тебя дракона. Пойдем наверх.
— Нет. Возьми меня в свою постель. Ты мне нужен.
Глава 33
Двор тюрьмы был темным, с качающимися фонарями и громкими криками. Она не могла добраться до папы. Он был на телеге с другими людьми. Они схватили папу. Толкали его.
— Это маленькая девочка, — сказал кто-то.
— Боже! Уведи ее отсюда.
Это было неправильно. Папа не должен был так выглядеть. Дергаться, как рыба на веревке. Брыкаться и качаться. Лицо у него было… уродливое. Не как у папы. Черное и безобразное, с открытым ртом.
Они пытались ее схватить. Вокруг нее темнота и каменные стены. Она бежала и бежала, совсем в другую сторону, в тюрьму.
— Маман, Маман! Где ты?
В длинных коридорах она слышала крики. Тонкие, пронзительные, как будто убивают свинью. Везде были солдаты в высоких кожаных сапогах, с ружьями. Она пробиралась между ними. В середине на полу лежала Маман. Обнаженная. Рот был красным от крови.
Человек снимал бриджи. Из-под куртки показались волосатые белые ноги. Он причинял ей боль. Заставлял кричать.
Она сейчас их остановит.
— Перестаньте! Перестаньте! Маман, Маман!…
Кто-то подхватил ее. Она видела только синюю куртку с медными пуговицами, когда он ее уносил.
— Маман…
Она проснулась на кровати, потная и холодная. Грей обнимал ее.
— Это сон. Просто сон. Поспи еще.
Он говорил по-французски и натянул на них одеяло. Анник била дрожь.
— Потом она их нашла. Людей, которые били папу. — Она крепко обняла Грея, опять проваливаясь в сон. — Она мне сказала однажды. Судьи и солдаты из Лиона. Которые убили папу. Во время террора она их нашла всех, и они умерли за это. Все до одного.
Глава 34
Гальба насчитал одиннадцать ударов. Значит, прошел еще час. Но Роберт и остальные не появились.
В кабинете часов не было. Тут иногда держали заключенных, поэтому здесь не было ничего колющего или режущего. Ни стекла, ни проволоки, ни веревки. Ничего, что можно превратить в оружие. Даже армия шахматных фигур, венецианская и очень старая, была сделана из папье-маше. Его внучка коснулась фигуры указательным пальцем.
— Думаю, не стоит двигать слона.
Она двинет вперед ферзя, подумал Гальба, и будет двигать его по всей доске, вместо того чтобы использовать пешки, коней и ладьи. Анник слишком эмоциональна. Когда она присоединится к его службе, то никогда не станет шефом промежуточной базы или главой подразделения. Анник — независимый агент и действительно ужасный шахматист.
— Я не очень хорошо играю. — Она сделала ход ферзем. — Я бы предпочла карты.
— Иногда ты выигрываешь в карты.
— При нашем знакомстве я подумала, что вы напрочь лишены чувства юмора… дедушка. — Ей удалось прибавить это слово, но по-французски. — А теперь я вижу, что оно у вас есть, причем злое. Мне как-то не нравится быть вашей родственницей. Это все равно, что быть внучкой одного из тех громадных египетских монументов, на которых никто не может прочесть надпись. Вы собираетесь объявить мне шах своей надоедливой пешкой?
