Екатерина Мурашова - Звезда перед рассветом
Еще опасней коварство и вероломство, скрываемое под личиной матери нации или самоотверженной сестры милосердия. Единственная женщина, с которой мужчины общаются на войне. Единственная общественно одобряемая возможность для женщины из буржуазной семьи расширить свои горизонты. В том числе и в области познания мужчин…
Возгласы из зала: «Вы с ума сошли! Вы оскорбляете целомудрие и милосердие наших женщин!»
– Я не сошел с ума, – твердо сказал Адам. – В человеческой природе ничто не исчезнет от того, что мы сделаем вид, будто его не было и нет. Точное знание всех тех ловушек, которые таятся в глубине нашей психики, унаследованной нами от предков-животных, не оскорбляет нас, а помогает нам понять себя, и на основе этого выстроить тактику совладания… Беспомощность, кроме сочувствия, пробуждает и желание властвовать. В том числе и властвовать сексуально. Это для вас новость, мужчины? А почему вы думаете, что женщины устроены иначе? Беспомощность раненного на койке…
«Жидовские штучки!» – ожидаемо вполне (Не удержавшись, Адам даже кивнул головой).
«Причем тут жиды? Что вы все в одну кучу!»
«Как это причем? Ихние женщины еще когда своих мужиков гнобили. Почитайте хоть в Ветхом Завете…»
Адам показал залу лежавшую на кафедре брошюру:
– Не я один. Французский академик Фредерик Массон написал книгу, в которой рассматривает развившийся во Франции «культ раненых», и на основании проведенного им исследования утверждает, что многие женщины (особенно не первой молодости и из высших классов), выхаживая больных мужчин, испытывали половое возбуждение… (работа Массона действительно существовала, была издана в Париже в 1915 году – прим. авт.)
Зал буквально взорвался возмущенными криками. Женщина в шляпе визгливо кричала: «Долой!» и размахивала рукой, как будто отгоняла птицу. Студент аплодировал, встав на скамью. Один из раненных вскочил и стал молча стучать костылем в пол. Что он хотел этим сказать, оставалось непонятным, но Адаму почему-то показалось, что инвалид стучит скорее в поддержку, чем в осуждение его слов.
«Прекратить!»
«Это гнусное безумие!»
– Да, безумие! – немедленно согласился Кауфман. – Война сама по себе создает атмосферу психоза, паранойи. Она извлекает на поверхность все скрытые в подсознании страхи и одновременно является разрешением главного страха, страха смерти, делая его почти скучной повседневностью…
Они все, даже самые разозлившиеся, замолкали, чтобы услышать, что он скажет дальше. Это было великолепно и вдохновляюще. Адам мотнул головой, отбрасывая со лба прилипшие от жары волосы. Сегодня к обычным обиженно-восторженным, поддерживающе-осуждающим эманациям зала добавлялось что-то еще. Нечто, что он никак не мог классифицировать. Что-то вроде слегка ироничного, почти родственного приятия – как если бы в зале сидел кто-то из его семьи, например, тетя Сара или зейде Ицик: «Ну, наш Адамчик! Уж он всегда такое скажет, что добрым людям хоть со стула вались…»
Это было решительно невозможно.
– А вот что пишут немцы: «Сейчас вся страна кишит женщинами, тайными агентами вражеской разведки, действующими под эгидой Красного Креста…». Здесь мы опять наблюдаем слияние двух образов (сестры милосердия и шпионки) в один, и должны понимать, что это слияние во многом предсуществует не столько в реальности, сколько в мужском подсознании…
После лекции Адам старался сразу уйти. Он хорошо и уверенно чувствовал себя на кафедре перед аудиторией и один на один с пациентом или его семьей, но, окруженный толпой, всегда начинал нервничать. Однако уйти не получалось – всем хотелось что-то сказать, спросить, доспорить или, наоборот, выразить поддержку. Адам отвечал рассеянно и глядел поверх голов – странное ощущение родственного присутствия не проходило.
Тужурки, перья на шляпках… Солдатская шинель – это самое сложное. «Господи, но что же я скажу человеку, который был там…»
– Мало ли что где напишут?! – молодой человек с лицом, похожим на лукошко с прыщами, протиснулся вплотную к Адаму. – Вот я вчера в серьезном вроде бы журнале прочел статью, где автор утверждает, что преданность кайзеру является врожденным качеством для всех людей, родившихся в Германии. Вы верите в эту чепуху?
– Научный поиск не может быть вопросом веры. Только исследование…
– Адамчик, ничего не говори, не прыгай и не разевай рот, – прозвучал позади Адама тихий спокойный голос. – Я буду ждать тебя у лечебного корпуса, справа от входа, за водостоком.
Краем глаза Кауфман заметил ту самую солдатскую шинель и последовательно проделал все то, о чем его только что предупредили: воскликнул: «О Боже!», дернулся всем телом и раскрыл рот.
– Что с вами? – спросил прыщавый студент.
– Мне душно! Здесь совершенно нечем дышать! – с манерностью декадента заявил Адам. – Мне нужно выйти. Немедленно. Позвольте, позвольте!
– Адам Михайлович, вы не можете уйти! Вы же обещали сегодня мне разъяснить…! – полная женщина в очках цепко ухватила Кауфмана за рукав пиджака.
– Ой-вэй, мадам, не разрушайте мои нервные клетки! – с почти невыносимым еврейским акцентом воскликнул Адам. – В них живут мои нервные тигры!
Двух секунд общего замешательства ему хватило, чтобы прорвать круг и достичь выхода из аудитории.
– Как дела? Я вижу, ты популярен… Больше не прячешься в лабораториях?
– Аза ёр аф майне соним! («Такого года моим врагам!» – идиш, идиоматический ответ на вопрос «Как поживаешь?» – прим. авт.) – со слезами в голосе воскликнул Адам и изо всех сил толкнул Арабажина в плечо.
Тот, отшатнувшись, стукнулся об стену. Задетый водосток отозвался гулким стоном. Где-то наверху, в кроне липы, недовольно вскрикнула спросонья потревоженная галка.
– Сволочь, Аркаша, ты что, не мог дать знать?!!
– Да не мог! Истинно не мог! Без памяти валялся – сначала в русинской деревне, а потом в госпитале. А после меня жандарм в оборот взял…
Адам плотно, до боли зажмурился, постоял так, а потом притянул Аркадия к себе. Арабажин осторожно обнял приятеля с выражением некоторого недоумения на физиономии.
– Да, да, да, ты знаешь, что я не выношу чужих прикосновений! – пробубнил Адам, уткнувшись носом в грубое сукно, пахнущее мокрой псиной. – Ты помнишь, как в первом гимназическом классе наш милейший словесник, Тарас Игнатьевич Перепечко, желая утешить, приобнял меня за плечи, а я укусил его за палец… но я должен же почувствовать наконец, что ты – настоящий!
– Ничего, ничего… Конечно, Адамчик, я настоящий, – Арабажин отстранился, держа Кауфмана за плечи, заглянул ему в лицо и, поколебавшись долю секунды, жесткой ладонью стер выступившие сквозь зажмуренные веки друга слезинки.
